Московская паника
Вообще-то, вспоминая Москву 1941 года, я думаю, что рядовые люди не очень понимали положение на фронтах. Во всяком случае, до 16 октября, до знаменитой московской паники. Сводки с фронтов по радио были очень короткие и непонятные. Было много музыки, какие-то детские передачи – всё как до войны. На улице было много театральных афиш разных спектаклей, оперетт, концертов. Как будто всё в порядке. К затемнению, тревогам, ежам давно привыкли.
И вдруг в ночь на 16 октября я проснулся от запаха дыма. Что-то горело, я испугался, что пожар. Выглянув в окно, увидел костер во дворе, стоят грузовики, двери военкомата распахнуты и военные быстро бегают туда-сюда. Включил радио – ничего. Выбежал во двор – вижу, военные ставят ящики в грузовики, садятся сами, и машины выезжают на улицу через нашу низкую арку, едва не задевая ее. А посреди двора остаются гореть кучки военкоматовских документов.
Во дворе было уже много соседей, вскоре всех охватил страх – военкомат был пуст. Дворник прошептал мне: “Что-то случилось на фронте, они узнали раньше всех и смылись”.
Время было еще очень раннее, но мы с соседом Михой бросились на улицу. Там поток людей уже шел к Красным воротам, в сторону трех вокзалов. Мы тоже пошли. Когда дошли до Садового, все было забито людьми, машинами, даже подводами. На обочинах люди просто стояли толпой и смотрели на тех, кто уезжал из Москвы с чемоданами и узлами. Кто-то рядом сказал как бы про себя: “Вот умные все драпают, а мы, дураки, стоим и ничего не знаем”. Я это запомнил, но что значит быть умным – тогда не знал. (И не знаю, кажется, до сих пор!)
После нескольких дней паники в Москве стало очень хорошо – совсем пусто, тихо, безлюдно. Машин не было совсем. Зато стояли длинные очереди в магазины и булочные. У меня-то все равно не было ни денег, ни карточек. Дома по вечерам на кухне говорили о каких-то грабежах и волнениях на заводах. Но до меня все это не доходило. Я уже очень скучал по бабушке, и она вскоре приехала и очень расстроилась, какой я худой. “Что мне делать, мне нечем тебя кормить. Хочешь, я тебя в детдом определю?” Я, конечно, совсем не представлял, что это такое. Но бабушку было жалко, я видел, что она очень плоха и слаба. Так что в конце ноября при помощи РОНО я попал в детский дом № 16/64 на Крымской площади, 5. Двухэтажный особнячок во дворе с надписью на фасаде: “Дом Купца Сабашникова”. Там я пробыл до конца лета 1945 года, т. е. всю войну.
В детдом меня привезли две моих соседки по квартире. Они были в своей военной форме, и принимавший меня директор никак не мог понять, кем они мне приходятся. Они очень смеялись и сказали, что просто соседки, что бабушка заболела и они ей помогают. Я был очень горд. Внутрь дома вела широкая лестница, наверху стоял большой бюст Ленина на фоне красных знамен.
Детдом. Первая кровь
В детдоме спальня мальчиков была огромная и светлая, на 120 человек, но мест там не было. В первый день меня положили спать в коридоре. Поставили три кровати – для меня и еще двоих новеньких. Когда все улеглись, мои соседи по койкам стали говорить, что здесь есть обычай всем новеньким устраивать “темную”. Ребята (у одного, толстого и добродушного, фамилия была Батов, другого не помню) очень боялись этой “темной” и не знали, когда ее ждать. Я понял, что они оба слишком домашние и мне нужно их “возглавить”. Стал оглядывать место боя и сообразил, что надо укрепить тыл. Чтобы нас не били поодиночке, мы подвинули кровати в угол и сдвинули их вместе.
В эту ночь ничего не случилось, хотя мы ждали и не спали. На вторую ночь кто-то пришел нас предупредить, и мы спешно стали готовиться. Я говорю: “Давайте в подушки положим что-то потяжелее, чтобы уж вдарить так вдарить!” Положили в подушки наши ботинки, еще туда же, для плотности, шапки-ушанки и всё это узлом завязали, попробовали друг на друге.