— Зачем мы сюда пришли?
— Кто-то однажды сказал, что гораздо приятнее нарисовать то, что я нахожу прекрасным во плоти. — Он легонько толкает меня на диван и вытягивает мои ноги в длину, располагая на нем. — Я хотел бы проверить эту теорию.
— Ты хочешь меня нарисовать? — немного удивленно спрашиваю я. Он ведь запечатлевает только пейзажи и архитектуру.
— Да, — решительно отвечает он. Это сбивает меня с толку. Миллер подходит к мольберту и ставит его на середину комнаты. — Раздевайся, милая девочка.
— Я буду обнаженной?
— Верно.
Миллер не смотрит на меня.
Я пожимаю плечами.
— А ты когда-нибудь писал что-нибудь живое? — интересуюсь я, снимая джинсы.
Я имею в виду, рисовал ли он людей. А Миллер смотрит, улыбаясь. Он прекрасно понял, что я имела в виду.
— Нет, не приходилось, Оливия.
Я стараюсь не показывать, что мне стало легче, но он все замечает.
— Разве плохо, что это доставляет мне огромное удовольствие?
— Нет, — смеется он.
Миллер берет чистый холст, прислоненный к стене, и кладет его на мольберт.
Я разговариваю с ним и разглядываю Миллера поверх спинки дивана, который стоит лицом к окну, в глубине комнаты. Как, даже не глядя на меня, он сможет рисовать?
Снимаю топик, ожидая, что он подвинет диван, так чтобы тот не перегораживал обзор. Миллер подходит ко мне и вместо этого медленно снимает мое нижнее белье, а потом осознаю, что сижу голая на спинке дивана, а мои ноги расположены на сидении. Я смотрю на прекрасный горизонт Лондона, на огни, которые освещают волшебную архитектуру.
— Днем было бы лучше, — говорю я, отбрасывая волосы за спину. — Ты бы четче видел здания.
Когда я ощущаю прикосновение жаркого дыхания Миллера на своей коже, то вздрагиваю. Целуя, он продвигается вверх по моему позвоночнику.
— Так — ты центр моего видения. — Он поворачивает мою голову, и я смотрю в его пронзительные голубые глаза. — Я вижу только тебя. — Миллер нежно меня целует, и я расслабляюсь. — Не важно, день или ночь. Я вижу только тебя.
Мне нечего ответить. Он осыпает мое лицо поцелуями, а затем снова поворачивает его к окну. Я так и сижу на спинке дивана — голая и ничем не обремененная.
Пытаюсь любоваться сияющим пейзажем Лондона, но Миллер чем-то шуршит, и это отвлекает меня. Бросаю взгляд через плечо и вижу, что он, слегка наклонившись, собирает кисти и краски, а непослушный локон щекочет лоб. Я улыбаюсь, когда Миллер сдувает его, потому что руки у него заняты различными инструментами. Мой мужчина расставляет принадлежности и снимает пиджак, но галстук и жилет оставляет.
— Ты собираешься рисовать в своем новом костюме? — удивляюсь я. Не похоже на Миллера и, думаю, это огромный шаг вперед для него.
— Давай не будем придавать этому большого значения. — Он не смотрит на меня, продолжая подготавливать инструменты. — Посмотри на левое плечо.
Я хмурюсь.
— Посмотреть на плечо?
— Да. — Он подходит ко мне, макая кисть в красную краску. А потом заходит мне за спину и кистью пишет на моем плече.
«Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ».
— Я еще не написал эту фразу на другом твоем плече. Не отводи глаз от слов. — Он целует меня и снова уходит. Я смотрю не на Миллера, встающего возле мольберта, а на надпись.
Двигаюсь только лишь когда моргаю. Мое расположение позволяет наблюдать за движениями Миллера, но я не вижу его лица, и это раздражает. Я рада помочь ему, ведь рисование расслабляет моего мужчину. Секунды перерастают в минуты, а после в часы. Для Миллера я подобна статуэтке, у него есть возможность подумать о том, что мы пережили и спланировать все на будущее.
Будущее, где у нашего ребенка будут мама и папа. Где нет места для обид. Наша новая жизнь начнется с чистого листа. Без каких-либо проблем. Мои мысли чисты, и наша жизнь будет такой же. Делаю безмятежный вдох и улыбаюсь про себя.
— Оливия, судя по всему, ты витаешь в облаках. — Голос Миллера прорывается сквозь эмоции и вырывает в реальность. Я ощущаю, что он подошел ко мне. Оглядываясь через плечо. Он даже не испачкался. Никаких следов краски. — Думала обо мне?
Его руки опускаются на мои бедра, а он сам, все так же одетый в костюм, прижимается к моей спине.
— Да, — говорю я, обхватывая его и ощущая небольшое напряжение. — Как много времени прошло?
— Пару часов.
— У меня онемела задница.
Я ничего не чувствую. Думаю, ноги будут в таком же состоянии, если попробую встать.
— Погоди. — Миллер поднимает меня и удерживает, пока не уверяется, что я не упаду. — Тебе больно? — Он кладет руку на мою задницу и начинает ее растирать.