Перевожу отрешенный взгляд на дверь, когда слышу легкий стук и пару раз моргаю, чтобы увлажнить глаза.
— Оливия. — Тон Миллера тихий и озабоченный. Из-за этого ощущаю себя дерьмово. Он не ждет ответа, просто осторожно открывает дверь и, держась за ручку, опирается на дверной проем, ища мой взгляд. Он надел черные боксеры, на ребрах виднеется красное пятно от моего удара. Когда я встречаюсь с взглядом синих глаз, чувство вины возрастает в несколько раз. Миллер пытается улыбнуться и смотрит в пол.
— Прости.
Его извинения приводят меня в тупик.
— За что ты просишь прощение?
— За все. — Недолго думая, он продолжает: — За то, что позволил тебе влюбиться в себя. За… — он смотрит на меня и медленно переводит дыхание, — за то, что настолько тобой очарован, что не могу отпустить.
Я печально улыбаюсь и беру шампунь, чтобы протянуть ему.
— Не окажешь ли ты мне честь и не помоешь волосы? — Ему необходимо почувствовать себя нужным, как угодно, лишь бы удержать шаткое равновесие нашего мира.
— Ничто не доставит мне большего удовольствия, — подтверждает он, широким шагом сокращая расстояние между нами. Опускается на колени у края ванны и берет бутылку, наливая шампунь в руку. Для лучшего доступа я сажусь к нему спиной и закрываю глаза, когда его сильные пальцы зарываются мне в волосы. Благодаря плавным движениям и заботе, я ощущаю проблеск надежды. Какое-то время мы молчим. Миллер массирует мне голову, аккуратно смывает шампунь и наносит кондиционер.
— Люблю твои волосы, — шепчет он и неторопливо перебирает пряди, расчесывая их пальцами и напевая себе под нос.
— Их нужно подстричь, — отвечаю, улыбаясь про себя, когда его пальцы резко останавливается.
— Только кончики. — Он собирает мокрые скользкие волосы в хвост и накручивает на кулак. — И я хочу пойти с тобой. — Миллер мягко тянет меня назад и, наклоняясь, приближает свое лицо к моему.
— Решил проконтролировать парикмахера? — спрашиваю я, в удивлении ерзая в воде, благодарная за попытки отвлечь меня.
— Да. Да, хочу. — Он не шутит. Знаю это наверняка. Миллер нежно чмокает меня в губы, покусывает тут и там, пока его горячий язык ласково не проникает мне в рот. Растворяюсь в его поцелуе, глаза закрываются, и мой мир приходит в равновесие.
— Ты такой приятный на вкус.
Он прерывает поцелуй, но не отстраняется от моего лица; задумчиво распутывает пряди, пока они не падают на спину и половина длины не погружается в воду. Они слишком сильно отросли — до самой поясницы, но, похоже, такими и останутся.
— Давай смоем кондиционер с твоих непослушных локонов. — Миллер ласково проводит по моей щеке большим пальцем, затем опускает руки на мою шею, принуждая погрузиться в воду. Зажмурившись, я скольжу вниз, исчезая на глубине, где приглушаются все звуки.
Задерживать дыхание совсем не трудно. После знакомства с Миллером, когда он дарил мне благоговейные поцелуи или доводил до оргазма, дразня в самом интимном месте, я приноровилась. Из-за отсутствия зрения и слуха все, что я ощущаю — это он. Сильные руки смывают кондиционер и в то же время избавляют меня от бессилия. Но вдруг ладонь оставляет мою голову и скользит по лицу к горлу. Оттуда к груди. А затем к набухшему холмику. Соски начинает покалывать в предвкушении. Она восхитительно кружит вокруг, а потом скользит по животу к внутренней стороне бедра. Я напрягаюсь под водой и изо всех сил стараюсь не шевелиться, чтобы сохранить кислород. Темнота и тишина усиливают другие органы чувств, в частности осязание. Миллер проводит пальцем по дрожащим лепесткам и глубоко входит в меня. Мои руки вылетают из воды и хватаются за край ванны; я стремительно выныриваю, потому что должна запечатлеть каждое восхитительное мгновение поклонения мне Миллером, а именно его совершенное лицо, преисполненное удовольствия.
Задыхаюсь, поспешно втягивая воздух в легкие, а Миллер лениво изводит меня.
— Хммм. — Запрокидываю голову назад, позволяя ей безвольно упасть набок так, что могу наблюдать за Миллером, пока он доставляет мне удовольствие искусными пальцами.
— Нравится? — Его голос груб, а глаза потемнели.