Когда они чокались, стало заметно, что у Антонины Петровны слегка дрожат руки. Схватив салфетку, она промокнула испарину, выступившую на лбу и над верхней губой.
Глебу казалось естественным, что родители невесты нервничают и то и дело многозначительно переглядываются. Единственная любимая дочь собирается улететь из родного гнезда, это ли не событие? Ледяное шампанское не охладило его пыл и даже слегка вскружило голову. Он испытывал удовлетворение, да. Именно так все и должно было случиться. Женитьба — это серьезный шаг, и выбирать жену нужно с умом. Он и выбрал с умом. У них с Даной все получилось легко. Никаких непреодолимых препятствий, ночей, полных лихорадочной страсти, побегов на край света, душераздирающих сцен, никаких поспешных решений. О таком можно только мечтать. Не всякому мужчине удается в жизни избежать дурацких ошибок, совершенных под влиянием тестостерона.
Дана держала Глеба за руку и постоянно поглядывала на него с новой, только что рожденной улыбкой, какой раньше он никогда у нее не видел. «Она меня любит», — подумал он удовлетворенно и только тут сообразил, что, когда делал предложение, ничего не сказал о своих собственных чувствах. Надо было сначала признаться в любви, а уж потом предлагать руку и сердце. Впрочем, Дана умная, она наверняка поняла, что он просто… просто разволновался!
— Да что же вы стоите?! Вы садитесь, садитесь, — засуетилась Антонина Петровна. Ее многоярусное платье заколыхалось. Глебу было приятно, что будущая теща так следит за собой. Прямо из дома, не переодеваясь, она может отправиться и на прием, и на именины. Красивый наряд, браслет, укладка… «С раннего утра и до позднего вечера она во всеоружии и готова к любым неожиданностям. Дочка вся в нее, — подумал он, сжав руку невесты. — Господи, как мне повезло-то! Дана никогда ни перед кем не выставит меня дураком».
В ту же секунду прошлое бросилось ему в лицо, завертевшись перед глазами обрывками воспоминаний, которые он всеми силами пытался вытеснить из памяти. Ему двенадцать лет. Огромный банкетный зал, растерянные лица гостей, красное от гнева лицо отца… Лучше бы он не видел, что произошло. Лучше бы накануне он заболел корью и остался дома, метался бы в горячке и ничего не знал. Дикая сцена до сих пор стояла перед его глазами, словно все случилось вчера. Он не мог от нее избавиться. Это был его самый страшный детский кошмар. Когда он рванул сквозь толпу к выходу, все смотрели на него с жалостью и испугом. Какая-то женщина попыталась удержать его, но он вырвался из ее рук, выскочил на улицу, скатился по мраморной лестнице и понесся, как заяц… В ночь, в пустоту, куда глаза глядят… Снова, как и много лет назад, ему стало душно от стыда, и он поморгал глазами, чтобы прогнать отпечатавшуюся в сознании картинку.
— Все нормально? — тихо спросил Леонид Иннокентьевич, тронув Глеба за локоть.
Темными глазами он ощупывал лицо будущего зятя, словно хирург, обдумывающий, как ловчее сделать первый надрез.
— Все просто прекрасно, — искренне ответил Глеб и широко улыбнулся: — Я немножко поглупел от радости.
— От радости можно. — Леонид Иннокентьевич ободряюще похлопал его по плечу. — И когда же состоится знаменательное событие? Может быть, Глеб, ты хочешь приурочить его к своему тридцатилетию? Два праздника в один день?
— Нет-нет, — покачал головой Глеб. — Я не очень люблю отмечать дни рождения. Вот свадьба — это настоящее большое событие.
— Папочка, мы еще ничего не обсуждали! — вмешалась Дана. — Глеб только что подарил мне кольцо. — Она грациозным жестом вытянула вперед руку, чтобы показать бриллиант. Тот послушно сверкнул благородным блеском. — И мы сразу поехали к вам.
От шампанского она раскраснелась и приложила к горящей щеке ледяной бокал. Потом одним движением распустила волосы и сделалась совершенно неотразимой. В голове Глеба, где-то на краю сознания, мелькнула мысль, что ему никогда, ни разу не хотелось запустить в эту золотистую копну пальцы. Их с Даной страсть с самого начала была контролируемой. Они проявляли чувства в урочном месте и в урочное время, и это казалось Глебу восхитительным.
Все его предыдущие пассии без исключения постоянно выводили его из себя бесстыдной демонстрацией чувств и приставанием на людях. Это их вечное хватание за руки, это нытье в ресторанах и на концертах: «Поцелуй меня! Обними меня! Ты мой и только мой! Ну, дай я тебя сама поцелую! Какие у тебя сладкие губки!» Еще они придумывали ему унизительно-ласковые прозвища, называя то малышулей, то кукусиком. Глеб не желал быть кукусиком.