…Ночами по апрельской раздетой реке рыскали лодки архирейских. Звякнет цепь, проскрипит вдруг натужно уключина, взворкнёт коротко матерок – и опять только всхлипывающий несущийся черный холод. Видимости – глаз выколи… А утром, как по щучьему велению, берег Архирейки – в топляках. Укидан. Весь! И на Цыганской такая же картина!
Иван Филиппович Новоселов метался на лодке с сыном между берегами.
–Ты закон знаешь?! Ты закон знаешь?! – бегал перед каким-нибудь амбалом из архирейских. Маленький, до пояса в мокром плаще. Красноглазый от бессонницы, весь воспаленный. – Знаешь, я тебя спрашиваю, черт, а?
– Знаю… – уводил в сторону глаза архирейский. – Тюлень… Сам выполз… – Кивал на берег: – Вон их… Как на лежбище… – И добавлял, поглядывая на Новоселова, как бы причастный к его заботе: – Лезут, гады…
Новоселов с досадой плевал, лез прямо в ледяную воду, опять мочил полы плаща. Неуклюже, по-стариковски переваливался в лодку. Резиновые сапоги стукали о борт как колотушки. Долго налаживался с кормовиком. Приказывал, наконец, сыну: «Давай, Костя, греби». И Костя, слушатель рабфака тогда, греб. Но чуть пониже по реке… отец опять выбегал на берег. Опять ругался. С другим уже амбалом:
– Ты закон знаешь?! Черт ты этакий, знаешь?!
Не в законе было дело. Дело было как бы в поправке к нему. Если «тюлень» с а м выполз на берег, да у твоего дома – он, стало быть, твой. Так ведь? Филиппыч?
– А нижегородским что? А? А дальше – по деревням? А благовещенским? Куда тебе столько? Глот ты чертов! Продавать?
– Ну, одного… двух и спихнуть можно… Пусть плывут… Нижегородским… Иль еще кому… Если доплывут, конечно…
– Тьфу!
Все лето «тюлени» вылеживались на берегу, матерели. Под ветрами, дождями, солнцем. Осенью их начинали пилить. Потом вывозили на лошадях с татарами, продавать. Лучше топлива зимой – не было. Лес строевой по берегам не валялся никогда. Белого дня не видел. Дома рубились-ставились по Цыганской и в Архирейке словно бы сами собой. Вроде бы тоже по ночам. Отношения к реке не имели. Мы к этому касательства никакого. Мы – сторона. Ловите там чего, вылавливайте. На то вы и речная инспекция!..
Отец и сын курили, скукожившись на гольце. Сплывала огромная холодная тишина реки…
…бедняга отец… хотел, чтобы справедливо… чтобы всем досталось… опять полетела Сорбонна… красавица… эта до Благовещенска… двенадцать тридцать… до Бирска не идет… однако припекает… солнце, что тебе перцовый пластырь… хоть и ветерок с реки прибегает… кустарники теребит… Случевская… Случевская гора… от «случая», наверное… всё тут было… и любовь… и раздеть-прирезать… однако печет… голова как грелка… однако напечет… Лосиха ведь говорила… прикрывать надо… лопух, что ли, вот этот… увидели б мои… Антонина с Сашкой… лопух сидит… укрытый лопухом… газету где-то оставил… брал или не брал со стола… память… опять это письмо в редакцию… безграмотное… я хоть и милиционер, но тоже как бы человек… кто ж спорит… не могу молчать… молодец… присылай… весели редакцию… зубоскалов у нас хватает… зачем все это лезет в голову… мысли разбрасываются… глаза только видят точно… река блёсткает как кольчуга… утки две… держат наискосок от берега… сыграли под себя… мгновение – и нет на поверхности… вынырнули… плывут… опять сыграли… мы ведь чукчи… акыны… что видим, то и поём… Лосиха опять вспомнилась… врач… кардиолог… странная фамилия Лось… странная для еврейки… Лосиха… побаиваются в отделении…