Таковы были их показания.
Фердинанд Поул полыхал негодованием. Он не понимал, зачем тратить время на них и зачем тратить их время, если единственной и очевидной задачей было одно: сокрушить алиби Талботта и накрыть Талботта. Но пришлось Поулу и самому исповедоваться.
Десять лет тому назад он обеспечил Зигмунду Кейсу сто тысяч долларов, необходимых, чтоб затеять процветающую систему индустриального дизайна. Последние пару лет доходы Кейса маханули выше облаков, и Поулу захотелось получить равную долю, но желание его не сбылось. Кейс со скрипом выделил ему под тот взнос жалкие пять процентов годовых, пять тысяч долларов, тогда как половина прибыли составляла сумму в десять раз большую. И Поул не мог поставить его перед классическим выбором: покупай мою часть или продавай мне свою, потому что Поул по уши погряз в долгах.
И закон отказывался вмешиваться, соглашение партнеров гарантировало Поулу как раз пять процентов, прибыль Кейс перечислял подставному лицу, подбавляя к этим жалким процентам Поула подливку в виде жалованья, и твердил, что деньги приумножаются благодаря его дизайнерским талантам. Сейчас, когда Кейс угодил в покойники, — совсем иная ситуация. Контракты на виду — все до одного, доходы за двадцать лет — тоже. Допустим, Поул и Дороти, лица, к коим переходит наследство, не сумеют прийти к взаимопониманию, — тогда дележку проделает судья, и Поул получит, согласно его прикидкам, по меньшей мере, двести тысяч, а может быть, и много больше.
Он отрицал, что налицо великолепный мотив убийства. И вообще, как бы то ни было, во вторник утром, в 7.28, он отправился на поезде в Ларчмонт — кататься на своем суденышке.
Где он сел на поезд, на Гранд Сентрал или на Сто двадцать пятой улице? На Гранд Сентрал, говорил он… Был он один? Да. Он ушел из своей квартиры на Западной Восемьдесят четвертой улице в семь и воспользовался метро… Часто ли он прибегал к услугам подземки? Да… И так далее на четырнадцати страницах моих записей. Я оценил его показания на двойку с минусом — пускай даже он докажет, что добрался до Ларчмонта на этом поезде, все равно поезд делал остановку на Сто двадцать пятой улице, в 7.38, через десять минут после Гранд Сентрал.
Смотреть на шансы Дороти Кейс надо было сквозь призму ее доходов: сколько она получала от Кейса. Первое время ей казалось, что ее отец вроде бы либерален по этой части, а потом увидела, что его кулачки сжимаются, как у младенца, разлучившего другого младенца с игрушкой.
Я пришел к заключению, что ей удавалось хватануть в среднем между двадцатью и пятьюстами тысячами долларов в год, не такая уж маленькая разница. Проблема состояла в следующем: какая позиция для нее привлекательней: с живым папочкой, который делает тьму-тьмущую денег, или при покойном папочке, когда все деньги — после расчетов с Поулом — принадлежат ей. Она не закрывала глаза на проблему, нисколечко, и проблема ее ни в малейшей степени не шокировала.
Если она играла, то играла неплохо. Вместо того чтобы отстаивать абстрактный общечеловеческий принцип, что, дескать, дочери не убивают своих папенек, она строила свою оборону на фундаментальной основе: что в такой невообразимо ранний час, как семь тридцать, она не могла бы убить даже муху, не говоря уже об отце. Она никогда не встает раньше одиннадцати, разве что в чрезвычайных обстоятельствах, как, например, в указанное утро, во вторник, когда где-то между девятью и десятью прошел слушок, будто ее отца нет в живых.
Она занимала вместе с отцом апартаменты близ южной стороны Центрального парка… Слуги! Двое горничных… Тогда Вулф поставил вопрос так: было ли это осуществимо для нее — покинуть ранее семи квартиру и здание, а потом вернуться никем не замеченной? Нет, заявила она, единственное исключение — если ее начнут поливать водой из шланга.
Никаких оценок ей я не выставлял, потому что к этому моменту уже судил пристрастно и полагаться на свои умозаключения не имел права.
Фрэнк Бродайк — это и впрямь нечто! Он с энтузиазмом поддерживает идею Талботта: что, кабы он, Бродайк, задумал кого-нибудь убить, то объектом покушения стал бы несомненно Талботт, а не Кейс — таким образом подчеркивается, что профессиональные достижения Кейса объяснялись предпринимательскими способностями Талботта. Отнюдь не дизайнерским даром Кейса.
Он признает, что нарастающему упадку его деловых операций сопутствовал подъем конкурирующей организации. Он признает далее — чуть только Дороти затронула этот вопрос, — что всего лишь за три дня до убийства Кейс возбудил против него дело за убытки порядка 100 000 долларов, утверждая, будто обвиняемый выкрал у Кейса в офисе дизайны — источник контрактов на бетономешалку и стиральную машину.
Бродайк негодует: какого черта? Человек, кому на самом деле надо бы ответить за эти авантюры — Вик Талботт: разве не он заставил своими нахальными действиями запаниковать весь рынок.
Неимоверными усилиями он старается удержать почву, катастрофически ускользающую у него из-под ног. Все блестящие успехи на заре карьеры, говорит он, были им достигнуты еще до того, как испарились предрассветные тени. А уж к полудню и к вечеру он стал неповоротливым бревном. В конце концов его одолели лень и безответственность, он поздно ложился спать и поздно просыпался, вот тогда-то его звезда пошла на убыль. Недавно, совсем недавно, он надумал воскресить былой пламень и приблизительно с месяц назад начал являться к себе в контору раньше семи, опережая штат сотрудников чуть ли не на три часа. К собственному удивлению — даже восхищению — он почуял сдвиги. Вдохновение мало-помалу разгорались. И как раз в тот самый вторник, в то самое утро, когда Кейс погиб, он персонально встречал своих сотрудников у входа новым ошеломительным дизайном электрического миксера.
Вулфа интересовало: присутствовал ли кто-нибудь при сих родовых схватках, скажем, между половиной седьмого и восемью… Нет, никто не присутствовал.
Да, если уж ему чего не хватало, так это алиби: он был гол как сокол, сильно опережая в этом отношении остальных.
По моим нежным чувствам к Одри Руни нанесло тяжелый удар известие, что для своих родителей она была, оказывается, просто Анни, так что усовершенствования в анкету внесла самолично. Ладно, согласен: Анни по соседству с Руни могло ее нервировать. Но Одри! Жуткая прореха на ее светлом лике.
Понимаю: обязательную связь с убийством эти обстоятельства не изобличают, но ведь и ее показания работают против нее. Она служила под вывеской Кейса, занимая пост секретаря Виктора Талботта, а месяц назад Кейс выставил ее, заподозрив, будто она ворует дизайны по указке Бродайка.
Она затребовала доказательств, Кейс не смог их обеспечить, и ей очень хотелось разнести в щепы его заведение.
Она врывалась в его кабинет с такой регулярностью, что ему пришлось нанять в оборонительных целях телохранителя. Она пыталась атаковать его еще и дома, но потерпела неудачу. За восемь дней до смерти он столкнулся с ней на пороге академии верховой езды — куда прибыл, чтоб к своим двум ногам приплюсовать четыре. С помощью конюха, коего звали Вейн Саффорд, ему удалось ускакать в парк.
Но на следующее утро Одри снова была там, и на следующее — тоже. Больше всего ее задевало, как она объяснила Вулфу на совещании, что Кейс отказывается ее выслушать. Она же полагала, что это его долг. Она не удосужилась подробнее остановиться на другой причине ее повторявшихся визитов в академию, а именно: обслуживающий персонал ничего не имел против. Впрочем, сей резон можно было домыслить.
На четвертое утро, в четверг, появился еще и Вик Талботт — чтоб сопровождать Кейса в его заезде. Кейс, которого Одри вконец допекла, ткнул ее кнутом. Тогда Вейн Саффорд толкнул Кейса — и свалил наземь, Талботт одарил своим свинцом Саффорда, а Саффорд так шибанул Талботта, что тот влетел в нечищенное стойло и влип прямо в нечистоты.