Вот она жизнь — просто череда мимолетных всполохов на гранях стекляшек, нашитых на среднего качества ленту. Идет время, катится колесом, оставляет следы на спинах и лицах, отрывает стекляшку за стекляшкой. И что в конце, где лезут и собираются в бахрому? Пустота. Свалка для отработанных душ и истлевших тел. Всех нас ждет в конце мусорный контейнер, хотя и некоторые верят в наклейку со знаком переработки. Но вера, опять же, чувственная область…
— Разве пристало такой красивой леди грустить в этом изумительном месте?
Я подняла глаза. Мужчина. Средних лет. Не красив, но интересен. Внешность неуловимо сочетает в себе черты и южан, и северян. Скорее всего, ищет необременительный секс.
— Пристало. Извини, я не желаю общаться.
Мужчина пропустил мои слова мимо ушей, сел на песок рядом.
— Говорят, что Осар-Бихти — это не просто город тысячи удовольствий, а место силы. И, если загадать желание, то оно обязательно исполнится, — чуть нараспев, с неуловимым акцентом, произнес он.
— Замечательно. Но мне пора идти. — Огрызнулась я.
— Позволишь проводить тебя?
Вот же настырный тип. И чего привязался, мало, что ли, свободных женщин на этом пляже, жаждущих приключений? Мне своих сполна хватает.
— Нет. — Тверже стали, холоднее полярной льдины.
— А хотя бы угостить бокалом вина? Я знаю одно замечательно место, где подают лучшие вина со всего мира, где нет дорвавшихся до денег подростков, где Осар-Бихти раскрывается своей особенной стороной.
Вина хотелось. Чтобы заглушить вину. Бокал вина сейчас подходил лучше всего. Пожалуй, только он и мог бы оказаться живительной влагой, способной хоть как-то воскресить павший дух. И мне представился затерянный уголок на самом краю вселенной вне всех пространств и параллелей, где галактики отражаются в стеклянных водопадах, бокалы наполняются пенящимся звездным светом. Да нет, невозможно. Или что ты скажешь? Интуиция? Интуиция была спокойна, она не чувствовала ни опасности, ни какой-либо угрозы, она безмятежно вплеталась мечтаниями о бескрайности, погнувшей линию, что разделяет аквамариновую высь и таящие множество секретов материи, она изгибалась бескостной кошкой и прорезала грядущее вертикальными лезвиями зрачков на игровом зеленом бархате, она терлась о ноги и топорщила усы, готовая слукавить и предать, если возникнет в этом необходимость.
Бархатные глаза напротив терпеливо ждали ответа, белозубая улыбка пленяла искренностью и открытостью.
А почему бы и нет? А почему бы действительно не покачнуться на краю полосы шириною в десять дней и не спрыгнуть в бесконечный стремительный полет?
— Хорошо. Но только один бокал.
Незнакомец повел легко и ненавязчиво, то увлекая в узенькие, дышащие древностью, переулки, то притягивая к вершинам, с высот которых город рассыпался несметными сокровищами легендарных султанов и падишахов. Ажурные мостики и невесомо парящие переходы, резные балкончики и загадочно светящиеся окна чередой проносились перед глазами и пропадали миражом. А на их месте уже мерцали иглы шпилей и магическими заклинаниям выстраивались зубцы тысячелетних стен. Но дальше, дальше, где висячие сады чествовали восхитительных цариц, а парки воспевали хвалу богиням переливом позолоченных струн, где жемчугами щедрились хрустальные ручьи и в искусно обрамленных прудах находило свой покой бездонное небо. Но прочь, в глубину, к дорогам, хранившим помять о великолепных шествиях и роскошных церемониях, где с ладоней рабынь слетали лепестки роз, а рубины перстней обливались жаркими поцелуями. Еще, еще! Туда, где каждая плитка под босой ногой хранила знак счастья, где каждый фонарь горел восьмым цветом радуги, где суровые боги ушедших времен расплывались испещренными улыбками и благословляли каменными длинными перстами. В их глазах таилась вечность, а молчании плыла история о тех истинах, что видны каждому, и потому никем не замечаемы.
— Нравится? — Сбивчивый шепот горячит новым солнцем в крови, наполняет желанной истомой.
— Да.
Белое вино — ключевая вода в бокале с лунным ароматом и вкусом наливного винограда редкого сорта. Южный ветер ненавязчиво обласкивает поющие трубочки из серебра и бамбука, резной столик отделяет от всего мира. Трепещут белые и желтые, оранжевые и охряные, красные и карминовые крылья миллионов бабочек, сплетясь в загадочный узор на потолке, ползут змеями лозы, обнимают в любовном приливе резные столбы. Вот он, край вселенной, отдельный угол, на котором сошлись все реальности. Мерцают в стекле рукава спиралей и волнуются бескрайние поля, тянутся зигзагом отуманенные поседевшие пики и слетают вязью слов со встряхивающихся косматых дорог пряные и опустошенные людские судьбы, звучанием втекают забытые песни несуществующих народов и оживают ненаписанные полотна слепых художников. Растекаются по ступеням обратных лестниц убаюкивающие фантазии и исправленное прошлое склоняется в танце, легко ведя под локоть будущее в зал справедливого суда. Много ли надо? Ничего, по сути, всего лишь — все, вьющееся бестелесным сизым дымком. Всего лишь все миры и все вселенные, рожденные смеющимся божком, всего лишь огонек жизни, всего лишь антрацитом блеснувшую грань. Много ли надо? Много — ту последнюю каплю сил, что позволит сделать еще один шаг. Много — полвдоха, чтобы рискнуть еще раз пробиться через предел.
— Осар-Бихти ничего никогда не забывает. Он помнит все, он хранит в себе каждый день минувшей жизни, начиная с зари времен.
Глаза напротив — обсидиан ли в обрамлении? Нет, скорее черный оникс, влекущий и волнующий. Задержишь взгляд на мгновение, и утонешь. И какое имеет значение, что мгновение теперь захватывает всю мою жизнь? И пусть тщетно молит Юси, пусть мечет бестелесным криком, затерявшимся в лабиринтах мечт и грез. Все равно слов не разобрать, все равно уже…
…сизой поступью подкрадывается утро, принюхивается, гасит мягкой лапой утомленные фонари. Поднять тяжелую голову, заморгать и вытаращить сонные глаза, уставиться на черный силуэт напротив. Как же четко обведен, как резко очерчен контур профиля. Но смягчаются тени, отодвигаются в углы, уходят вместе с волшебством ночи. Долгожданная прохлада успокаивает задержавшихся полуночников, ободряюще касается длинных, негодующе вспенивающихся серыми клочьями длинных волн, разгоняет последних сонных посетителей бренчанием музыки ветра. Плывет силуэт, растворяется, облетает, являя зарождающемуся дню уставшего человека.
Шелестит отголосками пляжная полоса, готовится к новому буйству бьющей через край жизни. Удивительно, столько кружили, плутали, перебегали из одной действительности в другую, а нет же, будто и не убегали никуда, вернулись едва ли не в исходную точку.
Лабиринт чудес, загадочное переплетение дорог, слои из сказок и преданий, манящая изнанка бытия — и все это теперь уходило, оставляло, укрывалось от безжалостного наступления новой эпохи солнечного света. Вернуться? Не вернуться, остается только сохранить пыльцу, как напоминание, в особом закутке души.
— Ну и кто ты такая? — Ночной незнакомец теперь был под стать рассвету — холоден и безучастен, слетела и с него теплота и таинственность минувшей южной ночи.
«Юси, я напилась до поросячьего визга?»
«Нет. Но это тебя не оправдывает».
«Что ты имеешь ввиду?»
«Ха… когда я пыталась достучаться до твоих куриных мозгов, ты размышляла исключительно о том, как соблазнить этого типа».
«И что тут такого?»
«Да ничего особенного, если не считать того, что на нас попытались оказать некое магическое воздействие».
Мужчина не дождался ответа, молчаливо наблюдал за тем, как отголоски невесомого призрачного рассвета претворялись в реальность, выхватывали из небытия первые цвета, примеряли и несколько неуверенно все же их утверждали. Наверное, там, где-то за углом пестрой крыши, за хаотичной мозаикой городских переплетений улиц уже во всю пылало небо, но здесь, на этой крошечной площадкой, вознесшейся над ворчливым океаном, еще плыли тени ушедшего.
— Закрываются… идти надо, — несколько неуклюже сообщила я, поняв, что самым лучшим будет просто сейчас расстаться.