— Сегодня лунная ночь, видишь?
Бриллиант вобрал в себя лунный свет, ответил таинственным мерцанием, холодный и вечный, находящийся дальше самой далекой звезды, дальше последнего предела, дальше всех логических и нелогических доводов. Вне слов и вне разума, вне реальностей и вне нереальностей.
Он.
Она. Она — это я.
Вера в свою силу. Вернее, вера в веру в свою силу.
И начхать на ее мифичность и несостоятельность.
Время летело в бездну, бездна рушилась под натиском времени. С небес сыпались мерцающие звезды, а под ногами распахивалась морская глубина. Да, нельзя вспоминать, нельзя… о чем можно? О крыле, что взрезает волны? О молниях, вспарывающих небо? О свободе, распирающей грудь криком? О вопле ненависти, брошенном в спину? Почему ты тогда не обернулся, Арвелл Вега Рутхел, глупый и нерешительный мальчишка, разменявший век?
Он слишком далеко, чтобы говорить.
— Ты слишком далеко. Ты там, где нет миров, где не сформировались коридоры. Где нет даже теней. И я не знаю, где это…
Не знаю, не представляю, не могу создать тот верный образ. Стою, являясь вроде бы человеком, но слишком беспредельная, чтобы в этом «здесь» и «сейчас» им быть, слишком многое замечаю, слишком многими глазами все вижу, слишком многими ушами слышу, как будто я уже и не я, а мироздания спонтанный всплеск, не имеющий ни формы, ни границ.
Рада и не заметила, что возносит молитву, еле слышно шепча слова, идущие из сердца. Осознала только тогда, когда теплая ладонь накрыла ее кисть, чуть сжала и отпустила.
— Она справится, эта невозможная леди. — Голос Далима прозвучал мягко, успокаивающе.
— Она просто человек. Она уже могла…
— Ты же знаешь, что нет.
— Знаю…
И я смотрю глазами мага на ту, что не позволит себе лишнего, даже если прямо сказать о том, как она желанна. Что я для нее? Мимолетный росчерк, очередной инструмент, оскверненный смертностью. Но ведь подняла голову, посмотрела так, что становится понятным: если спрошу позволения коснуться ее губ, то позволит, ответит…
…отвечу, потому что и этому знаю цену. Ибо чем дольше жизнь, тем бесценнее минуты, напоенные не просто продажей собственного времени, но тем забытым чувством, исключительным и редчайшим, чтобы и его подвергнуть математическому расчленению. И я уже представляю тебя не павшим от неизведанного мне проклятья, но повелителем необузданной сущности, перед которой склоняют голову самые великие, ибо нет никого, кого бы не победило время. Лишь ты способен движением руки рвануть поводья, сбить, прервав полет, заставить замереть. Перед тобой само время падает ниц, покорно простирается, пока ты несмело ищешь во мне тот проблеск разрешения, который позволит сделать следующий…
…в будущем. Вот, выжил же благодаря рыжей драконовой жене, расплетаю нити будущего. Что ты имел ввиду, мой однорукий учитель Берсед Ясноглазый, говоря, что я сведу все концы воедино? Ты многому, старина, меня научил, жаль, не доучил. Погнал в этот Роузветл, где я так бездарно провалился, усмехнулся, явно заметив и этот день. Ты ведь говорил, что нужно порой выбирать меньшее из зол, как выбрал однажды ты, и я постарался тогда не ошибиться. Правильно ли я поступал, учитель? Вон, сейчас сижу, тереблю цветные нити, подсматриваю едва ли не за каждым. Разлетимся мы концами, учитель, все мы, а потом снова сплетемся в одну тесьму. Вернется водной гладью Уэлл, пройдет полем травы Карма, поплетусь я, проваливаясь то по колено, а то чуть ли не по шею в снег. Это в одном будущем. А в другом моего друга пронзают копьем, а он не верит, он еще продолжает отстаивать что-то очень для всех важное, хотя уже и умершее. Но я рядом, и Рада, и маг… а Кармы нет. Но мы не сдаемся, хотя знаем, что уже ничего не изменить. Но, учитель, я не ты, я не понимаю всего этого, я путаю сроки, я иногда даже думаю, что все виденное впереди уже случилось. Или нет? Не случилось? Мне хочется верить, что этот отличный парень действительно восстанет против всех нас и удержит нить, когда мы просто ступим и все неправильно поймем. Мне хочется верить, что все получится, что наши жизни наполнят другие эпизоды. Смотри, учитель, вот те же Рада и Далим. Они сейчас сидят как чужие, а в их нитях я вижу совсем иной перехлест. Ну да, любовь там всякая, все эти слюни. Но отчетливо же, в деталях, как он, маг, выходит из поезда совсем другим, вынуждая с почтением расступаться пассажиров и встречающих. Пусть его одеяние уступает одеяниям иных собратьев по искусству, пусть серая мантия без роскошного шитья, подпоясанная простой веревкой, и не единого магического атрибута, кроме подвешенных песочных часов, но люди все равно интуитивно чувствуют силу, отодвигаются, шепчутся, глядя на него. Одна смотрит лишь иначе — чуть удивленно, чуть насмешливо, и очень тепло, так, что лед тает в светлых глазах. Опирается на ограждение и не знает, то ли на шею броситься, то ли дождаться, ибо к такому невозмутимому типу просто так девчонкой не рванешь… А дальше не хочу смотреть, учитель, я уже говорил — сплошные слюни. Но почему я вижу, хватаю такие мелочи, столь бесполезные сейчас, когда мне бы приоткрыть иное, вглядеться в…
…когда же скажет. Ее бы нарисовать такой — зелень тканей кажется прозрачной, голову окружает искаженный нимб из холодной меди, подчеркнуть черным карандашом каждую деталь и каждую складку… Она уже четверть часа там стоит, все медлит, а клыкастая велит ждать, не дергаться. А я-то вижу, что сама вся на нервах. Вот как промахнулись мы, так все, точно придется возвращаться домой и говорить отцу, что ничего не получилось. И тогда… Нет, леди Рутхел, не оборачивайся лучше. Не говори. Не…
Я обернулась, вернулась, села. Не бойся, Уэлл, я не ошиблась, и тебе не нужно будет виновато отчитываться перед Стенхалом.
— Он. Это Арвелл.
— Дай, — протянул руку маг, — пожалуйста.
Волчица, защищающая детенышей, и то с меньшей злобой посмотрела бы. Но ведь Ра не враг. Знаешь ли ты, маг-настройщик, что в моем мире именем Ра величается у египтян бог солнца? Скажу тебе как-нибудь, позже.
— Я брать не буду, посмотрю только, — поправился Далим.
Я неуверенно разжала кулак, явила черное сокровище.
Даже если ты настройщик, то все равно маг, так, Далим? Я ничего не понимаю в магии, но чую сейчас, словно снова видя твоими глазами, что тебе в стократ сложнее будет заприметить чужие следы воздействия, чем тому же стихийному собрату. Тебе нужно разгрести гору секунд, снять пласты минут, разрыть слои часов, расколоть породы дней, чтобы прикоснуться к перемене и попробовать сообразить, действительно ли теплее стало или показалось, действительно ли ударил по ноздрям запах воды или все же воображение разыгралось. Тебе нужно отслоится от родственных потоков, выпасть в ничто и никогда и оглянуться в нигде, чтобы увидеть кожей ничего и услышать вкусом никого. А потом вернуться, выдохнуть, упиться потоком времени, и только тогда уверенно произнести:
— Нет, магии здесь нет. Не чувствую. Просто красивый бриллиант.
— Не Рутхел? — Не сдержалась, высказала опасения Рада.
— Случаются порой и невозможные вещи, — деликатно уклонился маг.
— А почему не технологии? Не наука?
На меня посмотрели как на внезапно ожившую статую. О да, я, казавшаяся вам завороженной с той самой минуты, как заполучила «Черного Принца», теперь взираю на всех с удивительной ясностью и с огромным аппетитом уплетаю поданную пищу.
Еще и комментирую:
— Осьминоги отменные, даже в моем мире таких не пробовала.
— Технологии? — Фыркнул эльф.
— А почему нет? — Поддержал Далим.
— Рада, ты ведь особенная, ты одна из первых, кто испробовал… — продолжала я, но осеклась. Перевалила через неловкую паузу: — с момента моего появления в этом мире почти все, что я считала волшебством или чем-то сверхъестественным, нашло свое научное объяснение. Просто кто-то нашел возможность превращать человека в камень, оставляя его при этом живым.