— Поженились… — эхом подтвердил дракон.
И мои силы иссякли, голос сорвался и стал совсем простым, тусклым…
— Ящерица ты крылатая, дурень. Можно было же… ну не знаю, отмыть эту штуку, продезинфицировать… было… А теперь что? Как со всем этим разбираться?
— Никак. Обратного пути нет. Но ты все равно свободна, можешь уйти, когда хочешь.
Сообщил и, развернувшись, быстро двинулся прочь.
— И уйду! — Крикнула я вслед на пределе возможностей, моля всех богов, чтобы этот балбес даже не смел оборачиваться.
Почему-то вдруг стало страшно с ним встретиться взглядом и заметить что-то такое, что все окончательно переломит и разрушит.
Арвелл, к счастью, не оборачивался.
Часть 2. Команда
Глава 16
Пила я много и опустошенно, отрешенно наблюдая за тем, как по главной дороге неслось время, не замечая меня, сидящую на обочине. Здравствуй, мир, а вот и я! Здорово мы с тобой начали знакомство, правда? Сейчас еще по одной, и… Я пила, поднималась в снятую в таверне комнату, погружалась в какое-то забытье, очухивалась, встряхивалась от липких мутных сновидений и снова спускалась — за следующей порцией то тяжелого кислого вина, то горчащего пива или пряной водки. Да, мир, нам с тобой хорошо, согласись? Зачем куда-то рваться? Нет, надо куда-то рваться, но я уже не помню, зачем. А, не, еще помню. Ну ничего, еще посидим тут… Порой я что-то брала поесть, время от времени механически расплачивалась, и снова погружалась в грязно-серое перетекание дней. Или недель? А, может быть, всего лишь часов, только очень долгих, растянутых и лишенных границ.
Время… Время иногда спотыкалось, растягивалось, обдирая коленки и ладони об асфальт, и зло и пьяно цеплялось ко мне, садистки забрасывая в какие-то безумные петли. Или это память шалила? Или все тот же красивый, новый, сверкающий и пестрый, как узоры из стеклышек в калейдоскопе, мир глумился надо мной?
И снова выла зверем Эллис, пока я сама не вызверилась так, что та моментально заткнулась. Отступила, полная ужаса, кинулась прочь… Или все иначе было? Да, по-другому, разумеется… Это Эллис лишила меня дара речи, это она прокляла всевозможными проклятьями. Хотя нет, вот как, на самом деле, все произошло…
Выровнялась петля, оглушила звоном завибрировавшей струны, выбросила прочь — в королевские чертоги. Король — златокудрый ангел, молодой и ясный, дружески беседовал, а супруга его, беременная и нездоровая, поджимала змеиные губы, но тут же, спохватываясь, улыбалась. Первенца ждали, и дракон дал гарантию, что теперь их благополучию ничего не угрожают. Король то ли поздравил, то ли посочувствовал, вывел на балкончик — навстречу ликующей толпе. А я… а что же тогда я-то…
Выровнялся еще один изгиб, натянулся нитью, скрылся на дне глиняной кружки.
…а я погрузила пальцы в прохладу драгоценностей, загребла, не глядя, все то, что попало в горсть, подняла и… выпустила. Звон, звон… в бездну все обреченным взмахом руки, в пустоту… не надо мне теперь ничего, когда подло отобрано самое главное, самое ценное…
По потемневшей столешнице ползла муха, подбиралась к тарелке с объедками. На нее показывали пальцами, перешептывались за спиной, а я продолжала ползти промокшей мухой к очередной порции, отодвигающей на время похмелье, и мутными глазами озираясь вокруг в поисках просвета нового мира. Новый мир щерился рожами пьяниц и тенями нищих странников из тех, что вечные перекати-поле. Новый мир плавал желтыми бликами в паршивом пойле и обсыхал грязной пеной на стенках сосудов. Не был он цветным и ярким, не завораживал удивительными и неповторимыми узорами. Меня рвало долго и мучительно, а какая-то нищенка распевала о качании мира и о доверии к той, что с железом в белых волосах. И я все пыталась ответить, что плевать мне на этот мир, пусть хоть до соплей он укачается. Но, показалось ли, сквозь беспросветную пелену, или действительно подсела к столу поджарая блондинка с металлическими кольцами в выжженных прядях? Все вокруг, как та нищенка, что-то вещали, что-то твердили, но я отмахивалась, без сил падала в несвежую постель и отгораживалась черной пустотой до следующего спуска. Время путалось, картавило, заплеталось и заплетало меня в какие-то невероятные узлы, выдергивая и сваливая в кучу что прошлое, что настоящее. И в этой тошнотворной мешанине слишком настойчиво пронзали голубые глаза, слишком назойливо бил в мое плечо маленький кулачок, вызывая такие ненужные трещины в надежных стенах.
— Чего тебе? Ну чего приклее… илась? — Речь расползалась, рассыпалась волокнами ненужной ветоши. — Да тащи его в постель, давно пора. Я не против, плевать мне на… козла твоего.
Не унимался стук, раздражал, не отставал. И тонкий голос мерзко ввинчивался в уши, сверлил мозг, не давая вернуться в мутный и мелкий поток теплой вонючей реки. Время спешило, но оглядывалось на сидящую на обочине, на меня, то есть, ведь это я вроде сидела на обочине, так, да… дергало, тянуло за собой, что-то требовало и не отставало, как не отстает назойливый комар, что жужжит, раздражает и не дает уснуть. Нет, не время, эта бестолочь Эллис. И даже сейчас режет взглядом, выдергивает кружку из рук, трясет, что-то требует.
— Ну что тебе? — Мне пришлось приложить усилия, выплеснуть их в голос, заставив прозвучать почти твердо, почти спокойно.
— Карма…
Нервный всхлип, тут же подавленный.
— Ну?
Взгляд шарил в поисках вожделенного пойла. Пойло оказалось дальше, чем вытянутая рука, и это огорчало. Значит, надо встать, подойти, перегнуться. Нет, слишком сейчас сложно, не получится. Ничего, я немного отдохну, потом расправлю крылья, перелечу, заодно на хрен сожгу эту зануду… ой, я же не могу, я же не дракон…
— Карма, господин Рутхел пропал.
— И? Я-то пра… причем здесь?
— Карма…
Время остановилось, прислушалось. Медленно опрокинуло кружку, еще медленнее растеклась лужей желтая жидкость, кисло завоняв. Достигла края, закапала вниз, вызвав пошлую ассоциацию и нервический смех. Действительно, как будто кто-то прямо здесь стал справлять нужду.
— … пожалуйста…
— Катись отсюда.
Вали, греби, шевели ластами, не лезь!
— Карма.
— Ч-что?
Задрожали мелко полные, красивой формы, губы, сморщился точеный подбородок, пошел портящей всю прелесть рябью. Нельзя женщинам плакать. Нель-зя. Дурнеют они от этого, от слез своих беспредметных, только оторопь и раздражение вызывают.
— Помоги, прошу. Спаси его.
— Вали! — Сколько же можно втолковывать дурехе, что все давным-давно кончено?
— Только ты…
— Пошла вон.
— Он ведь погибнет.
— И поделом. Тот еще мераз… мерзавец! — Какое же слово сложное. Но правильное, да! Мерзавец, этот разноглазый, поддонок. Чтоб сдох он там.
Эллис зарыдала — тихо, только плечи вздрагивали. Покорно склонилась голова, скрыли черные волны мгновенно опухшие глаза и пошедшее красными пятнами лицо.
Начинается…
Не отвяжется ведь. А мне-то что? Мне со временем тянуться надо, пора, с миром разбираться, покорять, блин, его. Но ведь не даст эта паршивка, не отвянет, так и прилепится сорной колючкой, бездарно разливающей благородные напитки. А за них, между прочим, заплачено. И что тут делать? Еще бы закинуться для начала, подумать…
— Карма… — совсем уже тихо, но так твердо, что в пору горам разродиться обвалами и камнепадами.
— Ладно, — мотнула я головой. Ой, блин, неудачно-то как, по всему столу своими волосами прошлась, грязному… хотя башку все равно давно помыть надо, — вещай, чего стар… стряслось.
Вытянула из себя и ткнулась лбом в липкие доски: выполненный маневр в виде собственного отступления требовал перерыва в виде сна. Ничего, проиграно лишь одно сражение, а не целый бой. Сейчас, когда отступит эта темнота, я поднимусь, я все выскажу этой курице, как мне и положено высказываться, когда всякие соплячки пытаются втянуть меня в какую-то бессмысленную затею. И нечего трясти, тянуть, выбивать скамью из-под задницы. А не, показалось, скамья просто ниже. Шатается только, гомонит, ругается непристойно, так, что уши вянут…