Я кивнула в знак согласия, хотя меня немного испугало такое предложение.
— Я не слишком религиозный человек, фройляйн Кислер. И не особенно романтичный.
Я невольно приподняла бровь и взглянула на розы.
— То есть обычно нет, — сказал он с улыбкой. Тут же его лицо снова стало серьезным. — Но когда я видел вас на сцене, в какой-то момент у меня возникло чувство, что мы знакомы. Не просто где-то встречались — на какой-нибудь светской вечеринке, — а будто я знал вас всегда. Это случилось перед самым вашим выходом на поклон: на несколько секунд вы перестали быть императрицей Елизаветой и стали собой. Вот тогда я и почувствовал, что знаю вас.
Он еще что-то говорил, но я уже не слышала. Меня так потрясло это признание, что я с головой ушла в собственные мысли.
— Это было крайне необычное ощущение для меня, и я чувствую между нами странную связь… — Он резко оборвал себя и покачал головой. — Если бы мои коллеги по бизнесу услышали меня сейчас, то решили бы, что это речь какого-нибудь слабоумного обожателя. И вы, наверное, так же думаете.
Я могла бы и дальше слушать, как он путается в словах, сидеть молча и наблюдать, как человек, который, по слухам, держит в руках судьбу всей Австрии, запинается на каждом шагу. Его поведение могло бы служить мне оправданием для отказа в дальнейших встречах. Но я чувствовала между нами какое-то необычное притяжение.
— Нет, я бы никогда о вас так не подумала.
— Если так, не согласитесь ли вы увидеться со мной еще раз?
Мне уже приходилось принимать ухаживания молодых людей, и, хотя мне было всего девятнадцать, я уже не была невинной девочкой. У меня было много поклонников: Вольф Альбах-Ретти, граф Блюхер фон Вальштатт и среди прочих даже один молодой русский академик, чья длинная, непроизносимая фамилия стерлась из памяти. К одним я быстро теряла интерес, с другими развлекалась подольше. Некоторых допускала к телу, но большинство держала на расстоянии. Но ни один из них не удостоил меня подобной уважительной откровенности. Они кружили в замысловатом брачном танце, столь привычном для большинства мужчин, но абсолютно предсказуемом и оскорбительном для моего интеллекта. При всех их титулах, деньгах и дипломах, ни в одном из них я не видела ровню и потому очень скоро расставалась с ними. А Фридрих Мандль был другим.
Я помолчала, делая вид, будто обдумываю его вопрос. Он не пытался скрывать свое нетерпение, а я тянула с ответом сколько могла, наслаждаясь его неуверенностью и своей властью над этим весьма могущественным человеком.
Я сделала большой глоток шампанского, аккуратно облизнула губы, прежде чем заговорить. Затем наконец ответила:
— Да, герр Мандль. Я хотела бы встретиться с вами снова.
Глава седьмая
16 июля 1933 года
Вена, Австрия
Я едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Мне пришлось прикрыть рот рукой и подавить заливистый девичий смех, готовый сорваться с губ, ведь подобное легкомыслие было бы не к лицу той утонченной даме, которую я изображала. Хотя вряд ли это так уж покоробило бы Фрица. Он, кажется, был от меня в полном восторге, даже от черт, которые у меня самой восторга не вызывали.
Наконец овладев собой, я провела пальцем по краю тарелки. Поверхность сверкала золотом, хотя, конечно же, это был просто позолоченный фарфор. Словно прочитав мои мысли — а это случалось в последнее время все чаще, — Фриц ответил:
— Да, милая, тарелки из чистого золота.
Смех, который я с таким трудом сдерживала, все-таки вырвался наружу.
— Золотые тарелки? Нет, правда?
Он засмеялся вместе со мной, а затем объяснил:
— Почти. Разумеется, чистое золото — слишком мягкий металл, и его в любом случае нужно смешивать с другим. В данном случае в сплав для прочности добавлено серебро, отчего тарелки стали тверже, не потеряв при этом свою красоту… совсем как ты.
Я улыбнулась комплименту: было очень приятно, что он ценит во мне силу характера. Большинство мужчин моя уверенность в себе отпугивала, а вот Фриц всегда интересовался моим мнением и уважал мои взгляды, даже когда они расходились с его собственными.
— Ты их где-то заказал? Не могу себе представить, чтобы золотые тарелки можно было найти в обычном магазине, где продают фарфор.
— Скажем так — после недавних волнений в университетах появилась возможность их купить. Притом по разумной цене.
Эти слова меня озадачили. Что он имел в виду — беспорядки прошлой зимой и весной, когда социалисты из Венского университета не пустили туда еврейских студентов? Но каким же образом эта стычка могла привести к тому, что упали цены на золотые тарелки? Я не видела связи между этими двумя событиями, однако по краешку сознания что-то царапнуло.