Противоположный пол Дина притягивала, даже не имея в своем арсенале известных женских уловок. Во-первых, в ней чувствовался так называемый «стержень», что вызывало у парней уважение, граничащее с восхищением. Во-вторых, в Дине не было и намека на скромность и стыдливость – качества, так редко встречающиеся в своем истинном виде и так часто бывающие напускными у видавших виды флиртующих особ. Дина высказывалась четко, ровно, спокойно, с достоинством, никогда – грубо: если за всю ее девятнадцатилетнюю жизнь кто-то и слышал от нее хоть одно нецензурное, бранное слово, то разве что ее подруга детства. На парне й она, конечно, смотрела, но не так, как большинство девушек, а прежде всего как на интересных (если они таковыми были) людей – в разговорах старалась докопаться до их сути и, сама того не замечая, очаровывала своей нечувственной, грубоватой, но подлинной внимательностью к внутреннему миру собеседника. У Дины вполне закономерно водилось много друзей среди парней, и лучшие из них частенько по уши влюблялись в нее, хоть при этом боялись ее как огня. Иногда из-за их чувств ей приходилось – не без сожаления – прекращать приятное общение, поскольку романтические и интимные отношения волновали ее мало.
Среди лучших друзей Дины на данный момент лидировал вышеупомянутый Степа. Именно к нему она без объяснений заявилась накануне глубокой ночью, на его взволнованное «что стряслось??» ответила: «Ничего, сейчас покурю и приду», после чего ушла на балкон, вернулась в комнату, переоделась, даже не отворачиваясь, в его футболку, примостилась на всегда стоявшей наготове раскладушке и немедленно забылась глубоким сном.
Потоптавшись возле любимой, лучший друг заботливо подоткнул ей одеяло. Желание обнять ее боролось в нем с осознанием необходимости от этого удержаться. В конце концов, Степа нашел в себе силы отойти от нее, вернуться в свою постель и повернуться к стене, но глаз он так и не сомкнул. Когда в окно заглянули первые лучи солнца, Степа снова повернулся, чтобы посмотреть на любимую, и залюбовался тем, как нежный утренний свет озаряет ее спокойно-бледное лицо.
Дина открыла глаза в десятом часу.
– Привет. Время подскажешь?
Он ответил и хотел добавить что-то вроде «ты прекрасна», но вовремя вспомнил, что комплименты для нее – пустой звук, поскольку не несут информации, и промолчал. Степа еще мог бы начать расспрашивать Дину, что заставило ее приехать к нему глубокой ночью (хоть он и жил без родителей уже три года, подобные визиты вполне могли быть обременительными для человека, связанного учебой в институте и почти постоянной работой). Но, во-первых, это была ночь с пятницы на субботу – Дина прекрасно знала, что на выходные Степа никаких важных дел не намечал. А во-вторых, с Диной действовал непреложный закон: если она сочтет нужным – ты все узнаешь, давить на нее бесполезно.
Поэтому он продолжал молчать. Молчать и смотреть на нее во все глаза. Потом Дина встала и направилась в ванную. Вернулась, переоделась в свою одежду и пошла на балкон.
– Там минус пять. Может, тебе пальто принести? – спросил Степа, выглянув из кухни (он был в процессе приготовления завтрака).
– Нормально. Я в теплом свитере, – отозвалась она без всякого выражения и скрылась за балконной дверью.
В квартиру немедленно проник пронизывающий холод, и Степа, которого мало волновала собственная судьба (он на тот момент был одет в одни только спортивные штаны), снова с беспокойством подумал: «Как бы она не простудилась...». Утешало то, что курить на балконе (в том числе на его незастекленном балконе в мороз) Дина привыкла и простужалась крайне редко – очевидно, организм просто вынужден был закалиться.
Потом Степу потянуло к ней со страшной силой – он отбросил нож, которым намазывал на хлеб ее любимое арахисовое масло, и, будто влекомый невидимым магнитом, поспешил к балкону, на ходу накидывая рубашку. Предлог для появления отыскался мгновенно:
– Я приготовил нам завтрак. Бутерброды с арахисовым маслом, как ты любишь.
– Хорошо. Принеси мне еще сигарету, пачка на тумбочке.
Но он не мог – просто физически не мог – никуда уйти. И он обнял ее за талию – как-то робко, некрепко, скорее стыдливо, чем нежно, и пробормотал зачем-то: «Ты же обещала бросить». Она отвергла его жест легким, изящным, недвусмысленным движением руки. И тогда он сказал: