6:6
Через несколько лет я поднялась до должности советника при хозяине – известном владельце «заводов, газет, пароходов», вхожем к президенту; теперь таких называют «олигархами». Работать с ним тяжело, пахать приходится как негру на плантации, риски большие – но и платит он щедро. За Степку и родителей я теперь могу быть спокойна – пока я здесь, одеваться в секонд-хенде и сажать картошку им не придется.
Ты по-прежнему работаешь у знакомых. Повысили тебя или нет, «и если да – какою ценой, а если нет – почему», я не узнавала. Некогда, честно говоря, дел слишком много.
6:7
Сейчас в городе жара, и если бы не кондиционер, я бы предпочла умереть, но не работать. Отец с мамой на даче, они там теперь живут круглый год, благо дом мы построили капитальный, а им очень нравится «на воздухе». Степка повез свою девушку в Хорватию: они сдали сессию и решили месяц провести на берегу моря. У меня там квартира, давно купила, все-таки цены на тамошнюю недвижимость с московскими несравнимы. Пусть развлекаются, я не стала возражать.
А меня ждет вечер с холодным пивом и очередным матчем чемпионата мира. Жить, как говорится, хорошо!
Не успела включить телевизор, как позвонила Милка – она у нас активистка, еще с первого курса. Всех организует, собирает, а мы, такие солидные и расслабленные, посмеиваемся над ее энтузиазмом. На самом деле она молодец, думаю, во многом благодаря ее усилиям мы до сих пор и держимся вместе – знаем, кто из группы женился-развелся, кто кого родил, кто где работает. И встречаемся тоже благодаря ей.
Она сказала, что ты умер. Деловито сообщила, когда и во сколько похороны, попросила денег – а дальше из трубки полилось такое, чего я никак не ожидала услышать.
Твоя бывшая жена отказалась тебя хоронить, но, к счастью, дала Милкин телефон твоему соседу.
Инсульт. Ты свалился в коридоре и лежал, пока сосед не зашел узнать, почему входная дверь нараспашку. Жена с тобой развелась и увезла детей, когда ты стал слишком много пить. Пьешь ты давно, просто раньше держал это в рамках. Поэтому тебя не продвигали по службе, поэтому ты остался только замом. Собственно, ты и на последней работе держался только потому, что владельцы тебя жалели, но потом ты спьяну то ли кому-то набил морду, то ли где-то не там упал, так что и их сочувствию пришел конец. После этого все покатилось очень быстро – новой работы ты не нашел, семья развалилась. Пил дома, потихоньку продавая то, что не забрала жена. Если бы протянул дольше, скорее всего, опустился бы окончательно – сосед рассказал Милке, что тебя видели с окрестными алкоголиками, и он уже переживал, что квартира скоро превратится в притон. Наверное, инсульт можно считать благословением божьим – и для тебя, и для соседа.
Я сказала, что дам столько, сколько надо.
Похороны и поминки организовала Милка, оплачивали мы с ребятами из группы. Твои жена и дети так и не появились – а мне очень хотелось еще раз увидеть твою дочку.
Завтра – девять дней. Точнее, уже сегодня: после совещания я вышла из кабинета в полдвенадцатого, на то, чтобы закончить дела, собраться и доехать до дома, потребовалось явно больше получаса. Я сижу в своей весьма неплохой машине, около хорошего дома в престижном районе. У меня завидная работа, есть сын и родители. Я люблю их, а они любят меня. А ты лежишь там, где тебя оставили. Оставили мы, а твои родные даже не пришли тебя проводить. Потому что еще при жизни ты убил все хорошее, что было в тебе, около тебя и в воспоминаниях о тебе.
Я вспоминала все это, но еще одно очко к счету никак не прибавлялось. Все же повод настолько глобален, что неизвестно, сколько прибавлять – одно очко или сразу сотню. Или нисколько, ведь ты уже выбыл из борьбы.
И тут мне пришло в голову – а может быть, борьбы на самом деле не было? Нам незачем было подсчитывать очки, незачем радоваться чужим промахам и придавать этот гнилостный привкус своим удачам. Просто у каждого из нас была своя жизнь, мы случайно пересеклись в ее начале и пошли каждый своим путем. Судьи не было, борьбы не было, и нечего было считать.
Хотя нет, борьба все-таки была. И ты, и я знали, что она была; и ты, и я вели счет и не гнушались болевыми приемами. И радость приносила не столько своя удача, сколько чужой проигрыш.
Но если борьба была, значит, ее могло и не быть… Можно было не пытаться заработать лишние очки, не пытаться скрыть злость и обиду от проигрыша, не бояться проиграть, в конце концов. На старте мне не пришлось бы натужно придумывать сказку о семейном счастье, в финале тебе не пришлось бы прятаться в бутылку от того, как «удалась» твоя жизнь. Не вести счет. Можно было бы без борьбы. Раньше. А теперь уже нельзя. Потому что борьба была, и я выиграла – по очкам. И это так больно, ведь мир уже не предложишь.