– Мается, – вздыхает Раечка. – Я тут подумала… Может, мы его в гости пригласим?
– Рая! Ну, ёлы-палы! – Аркадий встаёт из-за стола. – Да он и так звонит сюда чаще, чем твоя мама! Может, мы его вообще усыновим?
Раечка открывает кран и начинает тщательно отмывать сковородку.
– А что? Давай! Давай его усыновим! – не унимается Аркадий, размахивая полотенцем. – Ты будешь его жалеть, варить ему овсянку! Я буду покупать ему газеты, слушать истории про его болячки! Давай, чего!
Аркадий уходит в комнату, скрипит там дверцами шкафа, шуршит какими-то бумагами, звенит ключами. Выходит уже одетый.
– Я в офис, – говорит, поправляя галстук. – Буду поздно.
И уже из коридора наставительно:
– Рая! Не дури!
– А не пошёл бы ты, Аркаша! – говорит шёпотом Раечка и принимается за кастрюлю.
Аркадий выходит из машины рядом с торговым центром, подходит к девушке, разглядывающей витрину, и хлопает её по попе.
– Девушка, можно с вами познакомиться?
Девушка вздрагивает от неожиданности, оборачивается и секунду размышляет.
– Можно, – говорит она серьёзно. – Меня зовут Карина. А вас?
– Разрешите представиться – Аркадий!
Девушка ещё какое-то время хмурит лоб и старается не улыбаться. Но потом не выдерживает, смеётся и вешается ему на шею.
– Котик, что ты так долго? Нам ещё надо заехать в ателье!
– Хоть на край света! – Аркадий распахивает перед Кариной дверцу машины.
– Ты помнишь, что сегодня я знакомлю тебя с родителями? Я уже сказала им, что мы собираемся подать заявление.
Аркадий сбрасывает скорость, паркуется у обочины, берёт Карину за руку.
– Солнышко, – говорит он печальным голосом. – Я раньше не хотел тебе говорить… Понимаешь… мы ещё не подали на развод.
Карина всё ещё улыбается, всё ещё не улавливает смысл сказанного.
– Как? Ты же говорил… ты же обещал, что…
– Солнышко, – перебивает её Аркадий. – Раисе только сделали операцию. Она всё ещё в реанимации. Я не могу её сейчас бросить. Это будет подло, ты же понимаешь?
– Но ты же обещал! – Карина начинает нервничать. – Подло как раз то, как ты со мной поступаешь!
– А я и не отказываюсь. Я обещаю, что как только она поправится…
Но Карина уже выскакивает из машины, хлопает дверцей.
– Я тебе не верю! – кричит она. – Два года одни обещания! Больше не звони мне! Никогда!
– А не пошла бы ты, Карина! – кричит Аркадий ей вслед и трогает с места.
Семён Янович лежит в постели и думает о том, что завтра суббота.
Он позвонит Раечке и скажет ей что-то приятное. Ему каждый раз этого хочется, а он каждый раз как дурак.
«Господи, – думает Семён Янович. – Ведь это же несправедливо. Почему одним достаётся всё, а у других отнимается последнее?»
– Ну вот смотри, Господи, – говорит вслух Семён Янович. – Если бы я её бил, или заставлял работать, или пил бы, к примеру… тогда понятно. Но я же всегда был обходителен! Я же помню свою маму! Мама всегда говорила: «Сёма, женщине нужно уважение и твёрдое мужское слово». А разве у меня нет слова, Господи?
Семён Янович какое-то время лежит молча, словно ожидая ответа, и продолжает:
– Ну, допустим, нет у меня твёрдого слова. Но ведь доброе слово есть всегда! А ведь доброе слово важнее, Господи?
– Ну вразуми ты эту женщину! – Семён Янович садится в постели. – Она не будет с этим Аркадием счастлива! Она сама пока не понимает. А я подожду, я настойчивый. Мама всегда говорила: «Сёма, вода камень точит».
– А я завтра позвоню, позвоню… Я скажу ей, что ты, Господи, свёл нас когда-то для счастья. А потом ты просто немного ошибся. Ну бывает… ну с кем не бывает. Я же на тебя не в обиде. – Семён Янович ложится лицом к стенке, поджимает колени и засыпает.
– А не пошёл бы ты, Сёма! – слышит он сквозь сон.
Семён Янович улыбается и бежит по ромашковому полю, легко и радостно, словно только теперь, наконец, ясно понял свою верную дорогу, свой путь.
Алиса Ходзицкая
Все эти платьица
Я любовница. Это означает, что мужчины целиком у меня нет, а есть примерно 0,17 мужчины. Цифра, конечно, меняется в зависимости от качества встреч и моего настроения, я все-таки не математик. Для порядочной женщины 0,17 мужчины – это критически маленькая возможность выгуливать свои платьица. Поэтому я бросила ходить по магазинам, чтобы не проявлять излишней назойливости в желании встреч. Есть масса способов справиться с эротическими желаниями, с женским желанием покрасоваться – ни одного.
И всё-таки платья продолжали поступать. Мне их покупали, дарили, они вдруг обнаруживались в чемоданах и на антресолях. Всплески появления не опробованных на нём платьев происходили в связи со сменой сезонов. И сейчас я даже не помню, откуда взялось Оно. Белое, струящееся, элегантное, нужной длины, не вызывающее, но выгодно подчёркивающее попу, грудь и хрупкие плечи, слегка прозрачное, именно что слегка. Я только что провела с мужчиной две недели в природных условиях, и мне очень хотелось предстать в лучшем виде, чем флиска+мытая в речной воде голова, но претендовать на скорую встречу было более чем безрассудно. (С точки зрения юной женской логики, конечно, которая полна аксиоматических правил, когда звонить можно, а когда нельзя и каким тоном надо разговаривать.)
Я надевала его каждый день и подолгу стояла перед зеркалом, разглаживая складочку за складочкой. Носила его на встречи к подружкам и даже к маме, которая расплакалась от умиления, увидев меня. Покупала ему лучшие порошки и ухаживающие средства. Подбирала идеальные сережки, макияж и прическу. Даже сменила должность, лишь бы платье не заскучало. Но оно всё-таки скучало. Прозрачность требовала мужских глаз, тающая ткань – мужских рук.
Я придумала повод, даже не один, отправиться в его город и попросила ночёвки (официально я друг-любовница, но кого мы обманываем). Он же уехал из города и не знал, насколько поздно вернётся. Я сказала, что мне всё равно. Мне и правда было совершенно всё равно, платье уже свело меня с ума. И вот я надеваю платье, босоножки, которые натирают, но других подходящих нет, делаю причёску, которая норовит распасться, и еду в автобусе. Хожу по чужому городу, сижу в кафешках, встречаюсь с разными людьми, люди ахают. Застирываю платье в туалете. Почти не дышу, потому что оно легко мнётся. Попадаю под ливень. Прическа мокнет, макияж сползает, платье, белое полупрозрачное платье, становится совершенно прозрачным и вдобавок облегающим.
Но нет, я сумела всё это восстановить. Выстирала и высушила платье, высушила и вновь уложила волосы, даже ногти перекрасила, и в безукоризненной идеальности села уже поздно ночью в опоздавшее такси. Еду, волнуюсь, думаю, как бы побыстрее добраться, лишь бы он не злился, в двадцатый раз смотрюсь в маленькое зеркальце, подсвечивая себя телефоном. Дышу прерывисто, в подъезде еще умудряюсь избавиться от белья (а платье всё-таки осталось слегка влажным). Звоню в дверь и уже чуть ли не трясусь от предвкушения. Платье чудом остаётся белым, хотя по настроению явно зарделось. Дверь открывается, и я вижу за ней сонного большого голого мальчика, который бубнит «привет» и плетётся назад в постель. Клянусь, в этот момент я услышала, как платье разочарованно ахнуло.
В следующий раз я приехала без макияжа, без укладки, в джинсах, балетках и мужской кофте, подаренной мне другим.
Все эти женщины
Я любовница. И могу сказать, что одна вполне реальная женщина в настоящем не идёт ни в какое сравнение с кучкой призраков прошлого. К Ней я как-то не особенно ревную. Однажды даже простояла с полчаса, смотря на их фотографию у него в стеллаже – дурацкие шапки, рукав её куртки смят под его рукой, потому что обнимает он её очень крепко, а улыбается очень счастливо, – собиралась что-то такое почувствовать, но так и не смогла. Я соблюдаю свой любовнический кодекс – не задаю неудобных вопросов, если не хочу о ней услышать, не претендую на выходные, не забываю у него своих вещей, не звоню и не пишу ночами, не пользуюсь её вещами. Даже если у меня волосы распределяются как у Кузи из мультика, а рядом и пенка, и лак, всё равно ни за что. И гель для душа уж лучше мужской. И молчу мышкой даже подружкам, у нас всё-таки общая компания…