Лина не помнила обратной дороги, не помнила, как пришла домой, открыла ключом дверь и поднялась наверх. Не раздеваясь, упала в кровать и пролежала до вечера в странной полудреме: она слышала и видела, что происходит вокруг нее, но ей казалось, что все это не имеет к ней отношения и что она — отдельно. Приехавшая Елена Степановна что-то спрашивала, Лина даже что-то отвечала, вполне разумное, судя по всему, потому что домработница не удивилась. Вернувшийся из школы Андрей тоже заглянул, сказал: «Привет!» и умчался по своим делам. И даже негодяйка Буська, поняв, что хозяйке не до нее и что чесать ей спинку и гладить животик Лина не собирается, отправилась вниз, присоединившись к Елене Степановне, которая, закончив уборку, хлопотала на кухне. Маленькая хитрюга прекрасно знала, что, если сделать умильную мордочку и повздыхать, глядя Елене Степановне в глаза, она не устоит и, несмотря на строжайший запрет хозяйки (Бусин стоматолог категорически, категорически против!), даст «бедной собачке» что-нибудь сладенькое. Назло противному дядьке-стоматологу, которого Буська заслуженно ненавидела и при каждом визите к которому устраивала грандиозный скандал.
В начале одиннадцатого Лина встала — просто потому, что было начало одиннадцатого и она подумала, что надо встать. Спустилась вниз — ни за чем, просто спустилась, и все. В гостиной горел ночник, в доме было тихо, из комнаты сына доносились приглушенные звуки выстрелов, хлопки и неприятные хлюпающие звуки, будто кто-то с размаху шлепал об стенку пакет с водой. «Опять… Испортит глаза за этими стрелялками», — подумала Лина, но к Андрею не пошла — затевать педагогический конфликт не было ни сил, ни желания. На кухню тоже не пошла, хотя Елена Степанова наверняка уходя оставила на плите и невостребованный обед, и ужин для припозднившихся едоков. При одной мысли о еде Лина почувствовала тошноту, хотя за весь день она практически ничего не ела и не пила — разве что с утра только выпила чашку кофе в аэропорту и съела булочку… При слове «аэропорт» в голове у нее будто сработал переключатель, и возникла четкая картинка: Сергей, незнакомка и она, Лина, стоящая за колонной и умирающая от унижения и обиды, как будто это она — преступница!
— И что же делать? — спросила она темноту и вздрогнула — в пустоте огромного помещения дрожащий голос прозвучал слишком громко и в то же время жалко. — Что мне теперь делать? Ведь надо же что-то делать, а?
На ее голос из глубины диванных подушек выкопалась помятая и заспанная Буся. Зевнув во весь рот, боком спрыгнула с дивана, потянулась и, цокая коготками по паркету, подошла к Лине. С видом королевы, оказывающей милость придворному, положила к ее ногам тряпичную мышку — свою любимую игрушку. Хозяйка стояла столбом. Буся возмущенно тявкнула.
— Да не хочу я сейчас играть, как ты не понимаешь?!
Лина ногой отпихнула мышку, и Буська, оскорбленная до глубины души таким пренебрежением, тоже отскочила и залилась звонким обиженным лаем.
— Пошла вон отсюда! Дура! — вдруг заорала Лина. — Не понимаешь ничего! Тебе русским языком говорят — не до тебя, так ты назло — лезешь, лезешь! Я не знаю, что делать, свихнусь скоро!!! А ты…
Лина кричала, не выбирая слов, что-то бессвязное и пришла в себя только тогда, когда в гостиной вспыхнул яркий свет и ее схватил за руку испуганный Андрюшка.
— Мам, что с тобой? Мама! Мамочка!
Лина замолчала. Впавшая в форменную истерику, почище чем в кабинете стоматолога, Буська уже не лаяла, а рычала и хрипела, припадая на передние лапы и трясясь от злости.