Потолок у Оли над головой раскалился и надвигался вниз, как в том страшном рассказе Эдгара По, глазам было больно на это смотреть, но сквозь ресницы Оля видела узкую улочку, бегущую к морю, маленькие одноэтажные домики по обе стороны дороги и большие зелёные ворота в тупике. Ворота со скрипом открылись, и во дворе на верёвке Оля увидела Клёпу, дрожащую, худую и жалкую, с печальными глазами. Ей показалось, что собака плачет.
Оля проснулась. За окном светила синяя луна, спокойная и яркая. Была очень светлая январская ночь — с таких ночей всегда начинается что-нибудь хорошее. Голова была лёгкая и ясная. Оля вышла в коридор. Все спали. Она подошла к телефону и набрала Антона. Он сразу ответил. Будто ждал звонка. Оля рассказала свой сон. И заплакала.
— Наверное, её уже нет. Её убили.
— С чего ты взяла? Я знаю эту улицу. Я её найду! Только не плачь.
Оля лежала в постели без сна. Температура опять начала подниматься, голова стала тяжёлой и думать было очень трудно, но одна мысль тоскливо ворочалась внутри — о Клёпке.
А утром её разбудил радостный лай — Клёпа запрыгнула в постель, тощая, но уже вымытая и счастливая, и лизала Оле лицо и руки, ёрзала по постели и повизгивала. Антон смотрел на них счастливый — с улыбкой до ушей. А потом рассказал, как он её нашёл:
— Еле дождался первого троллейбуса, уже хотел пешком идти. Подъехал сюда и пошёл по той улочке, что ты сказала — всё точно так, как ты описывала. Иду, а в конце тупик и зелёные ворота. Вроде заперты. Думал постучать, а потом слышу Клёпа голос подала — тявкнула так неуверенно. Я тогда ворота толкнул — они открылись. Она и правда на верёвке сидит. Хорошо, что ты мне про верёвку сказала — я из дома ножик прихватил. Обрезал верёвку и только глянул на Клёпу, а она сорвалась, и бежать. Я бегом за ней. Так мы оттуда и убежали. Я боялся, что нас заметят и Клёпку заберут. Но нет. Чудо какое-то.
Мама дала Антону чая с малиной. Клёпа не захотела уходить от Оли, и мама принесла её миску к Олиной кровати. А по телевизору в фильме пели:
О, вы, хранящие любовь,
Неведомые силы,
Пусть невредим вернётся вновь
Ко мне мой кто-то милый…
— Это Роберт Бёрнс написал. Нам учительница на английском рассказывала, — вспомнила Оля. Она лежала, улыбалась и думала, что это самое счастливое утро в её жизни — утро седьмого января.
Мистика из глубокого детства (Отрывок из автобиографии)
Светлана Гончаренко (Алкея)
Одна из моих поэтических подруг как-то поделилась предположением, что многое остаётся за кадром, остаётся глубоко в душе автора, как глыба айсберга — нам видима лишь часть, а того, что под водой, никто не знает. На самом деле, я и есть такой человек-айсберг. Хочу, чтобы читатель знал, что в кармане у меня есть новый сюрприз, в руках притаилось волшебство, а в цилиндре — кролик…
Раз уж мы заговорили о волшебстве, то стоит добавить немного мистики в мой рассказ о себе. Потому что без мистики я — не я. Загадочна моя жизнь, загадочна с самого рождения и до сих пор. Многое я пыталась объяснить логически, опираясь на науку, но до сих пор некоторым фактам моей биографии достойного традиционного объяснения так и не нашлось. Потому вам придётся согласиться со мной — это та естественная магия, которая пропитывает наш мир, даря ему хоть на мгновение сладостное блаженство — приобщение к миру иному, потустороннему, возможно, даже лучшему и справедливому, чем тот, что мы созерцаем, продрав по утрам глаза.
Первая мистика со мной случилась, когда я была младенцем. Тогда я воспринимала мир так, как видела и ощущала. Мама рассказывала, что я первое время спала в коляске. И я это ещё в раннем детстве помнила, образно. Даже не знаю, наверное, не буду сильно много об этом рассказывать, потому что не могу. Никогда об этом ещё никому не говорила… В общем, возле моей колясочки находились какие-то необычные существа, сущности, не знаю, как дать этим образам определение. Я была слишком мала, чтобы сразу это как-то в уме сохранить и соотнести с какими-то понятиями, не было ведь ещё никаких понятий и опыта. Потому я могу это описывать только так, как виделось тогда, как запомнилось — по ощущениям, цветам, звукам.
Ощущения были такие, как от родителей. Я испытывала притяжение к ним, а они ко мне. Описывать сущностей не буду. Они были не людьми, хоть и очень похожими. Это я понимаю только сейчас. Тогда мне было всё равно. Я знала только близких. Но восприняла этих сущностей как своих. От них исходили какие-то сигналы, волны — не волны, звуки — не звуки, какие-то колебания, я бы сказала сейчас, вибрации. Но я это воспринимала как голоса родителей — мне было приятно это слышать, как мамину колыбельную. Они со мной общались. Но их «лица» были не подвижны, только вроде как улыбались. Глаза были удивительными, большими и разноцветными. То есть, у каждой сущности свой цвет глаз был. Под их «пение» я уснула.