Физика в изложении Алексея Михайловича была мне непонятна и совершенно не давалась. Как-то я взялась подсчитать, сколько раз он скажет за урок «э-э-э», сколько «это» и так далее. «Э-э-э» получилось сто пятнадцать раз, «это» — сорок пять. Всего остального — «значит», «так вот», «вот так» и чего-то ещё говорилось намного меньше, но в сумме набиралось достаточно, чтобы слушать его становилось трудно.
Отвлекался он элементарно. Например, перед контрольной вставала Ленка Рыжая и капризно заявляла, что не понимает разницу между дельтой и дифференциалом. Алексей Михайлович старательно весь урок объяснял, потом спрашивал, всё ли понятно, а Рыжая говорила, что нет, так и не поняла… Помнится, в тот раз физик взревел зверем и кулаком треснул по доске так, что мел на пол посыпался.
Но случались вещи и покруче. Однажды нас одолела эпидемия познания неведомого. Все наши девицы после школы ставили эксперименты по подъёму человека на четырёх пальцах. Делалось это так. Один человек садился на стул. Двое вставали по сторонам от него. Сначала они клали руки на голову сидящему поочерёдно и давили ему на голову. Потом подсовывали указательные пальцы под колени и попу сидящего и легко поднимали его вверх.
Этот фантастический трюк не срабатывал, если не давить перед подъёмом на голову поднимаемого, чего мы понять никак не могли. Сначала мы ставили самостоятельные эксперименты, причём поднимали на пальцах даже самую крупную девочку нашего класса, а она весила, думаю, сильно за восемьдесят килограммов.
Так и не разобравшись, на следующем уроке физики принялись Алексею Михайловичу демонстрировать сей опыт. Он возбудился, разволновался… И шесть уроков мы ставили эксперименты, поднимая на четырёх пальцах физика, одноклассников и одноклассниц, столы и стулья, пока не поняли, что внятного физического объяснения нам никто не даст. До сих пор не понимаю, как так получается.
А ещё наш физик знакомил нас с современной музыкой. Когда он раздобывал очередную крутую пластинку, то созывал нас в актовый зал, чтобы и мы её послушали. Так я познакомилась с рок-оперой «Иисус Христос — суперзвезда». И, кстати, по утрам нас будили музыкой, и до сих пор я испытываю нежные чувства к битловскому «Вечеру трудного дня», и, вообще, рок люблю больше других жанров.
…Несмотря на эти приятные музыкальные занятия, физики я не знала и панически боялась контрольных работ. Отвертеться от них было трудно, но иногда получалось. Способы передавались учениками из поколения в поколение. Чтобы изобразить простуду, капали в нос канцелярский клей и сразу же неслись в медицинский кабинет, чтобы успеть получить освобождение от уроков. Сопли и зверский чих получались весьма убедительными, но держались недолго.
Довольно эффективно поднимал температуру йод, накапанный на кусочек сахара. Спортивные мальчики просто пользовались мускулатурой — напрягаешь-расслабляешь руку, температура поднимается. Проще же всего она поднималась, если под мышку засунуть нагретую на батарее варежку. Приходишь, суёшь в неё градусник… и желанное освобождение от уроков готово.
Однажды мой приятель Лёха так вот сунул градусник в варежку, медсестра наша, Антонина Александровна, взяла его, посмотрела сурово и показала градусником за окно:
— Тебе туда.
Градусник показывал сорок три градуса, а в квартале за школой находилось Серафимовское кладбище.
…Интернатская жизнь была довольно скудной и не очень устроенной по нынешним временам. Кормили нас неплохо, но иногда по вечерам зверски хотелось есть. Тогда мы шли к нашим вахтёршам тёте Маше и тёте Нине, обычно сидевшим напротив входных дверей в спальный корпус. Они вели нас в кладовку и выдавали несколько батонов.
Иногда мы их просто сжирали под чай и чьё-нибудь варенье, иногда делали себе тосты в гладилке, проглаживая их утюгом. В мае мы ходили за квасом к ближайшей бочке, а так как посуды подходящей в нашем быту не имелось, снимали с лампочек круглые плафоны, с успехом заменявшие трёхлитровые банки.
А ещё в ленинградских магазинах продавалась докторская колбаса, которой в предыдущей моей жизни не существовало. Меня регулярно гоняли за нею в магазин для посиделок в лаборантской комнате кабинета биологии, где царил Шеф, и постоянно толклись выпускники и одноклассники.
В лаборантской каждый день, включая выходные, шли работы по обработке биологических сборов, оттуда регулярно воняло формалином и сернистым газом. И там мы сидели часами после занятий, не только работая за микроскопами и бинокулярами, но и распивая чаи с бутербродами с колбасой.