— Что вы здесь делаете?
Она отвернулась в сторону и молчала, словно любой ответ будет не понят или неверно истолкован. Худыми ладонями уперлась ему в грудь. Но он был непробиваем и неумолим.
— Говорите, — он нарочито грубо встряхнул ее. Она по-прежнему молчала, глядя в пространство. Ему казалось, что она удаляется от него по дороге. И тот путь, которым она идет, заказан ему. Недолго думая, он схватил ее за запястья и поднял ее руки вверх. Она стояла перед ним в лунном свете почти нагая. Вся доступная его взгляду. Воплощение чувственности и красоты. В горле у него пересохло. Дыхание стало прерывистым.
Нет. Этого не должно случиться. Он не имеет права. Она ведь благородная леди. И даже если бы не являлась такой, он не имеет права так поступать. Должно существовать разумное объяснение ее нынешнему состоянию. Он обязан найти его и помочь ей, если только такое в его силах.
Он не имеет права прижимать ее к груди, ласкать пальцами спутанные золотистые пряди волос, искать жадным ртом ее губы. Сладкие, нежные, чувственные губы обольстительной женщины. Какие бы страхи не терзали ее сейчас, он мог поклясться, чем угодно, что эта женщина страстная и обольстительная.
Она почувствовала жар в животе. Его ладони приятно щекотали и обжигали кожу.
Ночь накрыла их темным плащом. Земля была такой мягкой. Он мог бы…
Он сердито тряхнул головой. Нет, не может. Такое не может произойти с ним. Он благоразумный человек. Плоть от плоти самого рассудочного века, из тех, что когда-либо были. Он никогда не позволит, чтобы им руководили страсти. В том числе и здесь, в этой странной, завораживающей Эйвбери. С женщиной лунного света и его фантазий.
Не здесь. Не сейчас.
Она была напугана. С ней случилось нечто ужасное. А он человек чести. Он не может…
Ему нельзя касаться гладких, словно лепестки роз, щек, стряхивать с них слезы губами. Он не может одарить ее теплом своего тела, не может прикрыть собой от всех тревог и невзгод. Он не может прижимать ее голову к своей груди, подняв взор к небесам, желать от всей души, чтобы мир и вся жизнь переменились каким-то чудесным образом. Тогда он смог бы лежать в тишине лощины рядом с прекрасной девушкой, требовать ее любви и одновременно отдавать ей целиком самого себя. Он знает, что их чувства друг к другу получили благословение от…
Фолкнер встряхнулся. О чем он замечтался? О лощине? О девушке? О своих ощущениях и страсти? Словно совершается чья-то воля? Чья воля? Всевышнего? Нет. Создатель, в его представлении, был несколько иным. Что-то другое, совершенно другое. Сама древность. Голос из глубины его сознания. Едва различимый и одновременно — настойчивый.
— Защити, — прошептал ему этот голос с внезапной ясностью, словно где-то в хрустальной пещере уронили меч, и звон многократным эхом откликнулся в душе. — Защити.
Так уж вышло, что во второй раз, менее чем за сутки, сэр Уильям Фолкнер Деверо поднял на руки мистрис Сару Хаксли и, прижимая к груди, понес ее, теплую и женственную, само воплощение мечты, которую он давно тайно лелеял в душе.
Дверь тихо скрипнула. Он осторожно закрыл ее за собой. Принялся подниматься по лестнице, перешагивая ступеньки.
— Мери, — едва слышно выдохнула она. Однако это было не мольба, а предупреждение.
Он кивнул и замедлил шаги, стараясь ступать, как можно, тише.
Было бы неразумно разбудить прислугу. Он способен сам неплохо поухаживать за ней. Ее комната располагалась в конце коридора. Высокие окна выходили в сад, обнесенный каменной стеной. Пол в комнате выложен плиткой и застлан выцветшими арабскими ковриками. В комнате имелся камин с мраморной полкой, стояла кровать под расшитым балдахином.
Кровать оказалась незастланной, одеяло отброшено в сторону, словно до этого она спала беспокойно, металась. Он бережно уложил ее в постель. Он искренне желал оставить ее одну и уйти. Откланяться и вернуться в гостиницу. И никогда после ни словом, ни делом не упоминать о событиях этой ночи. Если, конечно, она сама не захочет заговорить о них.
Но ее пальцы судорожно вцепились в тонкое полотно ее сорочки, он потерял равновесие и упал на постель рядом с ней. Она вздохнула, измученная, но довольная. Поглубже зарылась в одеяло, стараясь согреться. Он тоже вздохнул, впервые покоряясь судьбе. Чему быть, того не миновать. Все еще насмехаясь над собой, он притянул ее к себе и нежно обнял, отдав при этом своей плоти самую суровую команду.
Сара потянулась и придвинулась к нему еще ближе. Он чувствовал прикосновение ее ног, бедер, груди. Сжав зубы, он пережидал, когда в нем улягутся волны вожделения. Решимость служила ему броней, честь — щитом. Он ни за что не поддастся соблазну, какое бы пламя не сжигало его изнутри, какому бы искушению ни подвергла она его, каким неодолимым ни было бы желание. Она поудобнее устроилась в его объятиях и положила ему на грудь голову. На губах играла легкая, усталая улыбка. Пальцы по-прежнему сжимали ткань рубашки у него на груди, но теперь уже не так сильно. Ее тонкие почти прозрачные веки затрепетали, глаза закрылись. Она уснула.
А он сейчас не мог этого позволить. Он приготовился провести остаток ночи бодрствуя. Он понимал, что ночь покажется ему бесконечной. И тем не менее, какие бы боги ни насмехались над ним, — а он подозревал, что их, скорее всего, много, — некоторые из них, все-таки, решили проявить к нему снисхождение. Путешествие из Лондона было долгим и утомительным даже для него. Фолкнер почувствовал, что сон наваливается на него всем своим весом. Сознание затуманилось. Он вздохнул устало и удовлетворенно и крепко заснул.
ГЛАВА 8
Где-то скрипнула дверь. Фолкнер недовольно пошевелился. Этот звук был ему знаком. Он не раз слышал его и раньше. Он нес Сару на руках в дом. На ней была надета одна только ночная рубашка, почти прозрачная от дождевой влаги. Он случайно встретил Сару на дороге. Она попыталась убежать от него, скрыться, но он не дал ей сделать этого и вот теперь…
Дверь скрипнула снова. Окончательно разбуженный этим назойливым звуком, Фолкнер заставил себя встряхнуться. Теперь этот звук раздавался чуть иначе, чем в первый раз. Он был…
Ближе. Совсем близко. Прямо за дверью, в коридоре. Фолкнер с неохотой открыл глаза. Странно, он раньше думал, что потолок в гостинице белый, а он оказался голубым. Он повернул голову и увидел свешивающийся полог. Он мог поклясться, что в гостиничной комнате не было таких излишеств.
Он почувствовал на своей руке тяжесть. Посмотрел на янтарно-желтую смятую наволочку. Ему казалось, что он ложился спать в полном одиночестве. И тогда он вспомнил все события с пронзительной ясностью. За окном занимался рассвет. Довольно. Пора ему выбираться отсюда. В доме мистрис Сары Хаксли все проснулись. Все, кроме хозяйки.
Осознав свое положение, он вовсе не обрадовался. Ему необходимо было действовать. Действовать быстро и решительно, пока… Он мельком взглянул на женщину, доверчиво прильнувшую к нему. Это мгновение вселило в него уверенность, что ее целомудрие за ночь не пострадало. Он поморщился от этой мысли. Потянулся, легко выпрыгнул из постели и бросился к окну. Поставив одну ногу на подоконник, он перебросил другую наружу и встал на карниз, вовсе не задумываясь, выдержит ли он его вес. Едва удерживая равновесие, он смог дотянуться до ветки ближайшего дерева. Сделал сильный рывок и спрыгнул вниз. Наконец, он приземлился. Правда, несколько неудачно. Выпрямившись, отряхнул с одежды грязь, тихо ворча на самого себя. Как давно такое случалось. Когда же он в последний раз уносил ноги из спальни дамы столь неподобающим образом? Годы и жизненный опыт отбили у него охоту к подобным приключениям. А может быть, он злился оттого, что понес наказание, так и не вкусив положенных в таком случае восторгов?
Слегка прихрамывая и тихо бранясь себе под нос, Фолкнер побрел по деревенской дороге. За его спиной, словно насмехаясь над ним, вставало яркое весеннее солнце, во всей своей утренней красе.