— Что же вы стоите? — сказала женщина в очках. — Вы Михал Михалыча спрашивали?.. Нужен он вам или не нужен?
— А это... разве... Эм. Переверзеев?
— Переверзеев, он самый, — проворчала женщина. — Другого такого днём с огнём не сыщешь, — и уткнулась в какие-то бумаги.
— Бежим, — сказала Катя. — Догоним его!
— А может, не надо? Я что-то боюсь, — струсила Манечка. — Он какой-то чудной.
— Пустяки! Пусть чудной, — сказала Катя. — Мы только ему всё отдадим и уйдём.
— До свиданья, — сказали всем Катя и Манечка.
— Счастливо, коль не шутите, — ответила за всех женщина, — Переверзеев им понадобился, скажите пожалуйста!
Катя с Маней мигом сбежали по лестнице и выскочили на улицу. Михал Михалыча нигде не было.
— Ушёл!
И вдруг за спиной у девочек грохнула дверь, и на улицу, завязывая на ходу шарф, выкатился Эм. Переверзеев, а за ним ещё какой-то длинный, остроносый, в кепке и в замшевой куртке.
— Нет-нет, ни за что! — возбуждённо говорил Михал Михалыч. — Ни за какие деньги я не стану этого делать! То же халтура! Никакого порядка! Ну как можно в такой атмосфере творчески работать? Никак! Никак! Говорю вам — никак... Федя, Федя! Быстро сюда! — замахал он рукой шофёру, сидевшему за баранкой в синих «Жигулях».
«Жигули» тронулись с места и подкатили к толстяку.
— Сейчас уедет! — испугалась Катя и решительно встала между «Жигулями» и Эм. Переверзеевым.
— Здравствуйте, Михал Михалыч, мы к вам... Вы нас, пожалуйста, извините. Вам некогда, но мы...
Толстяк некоторое время ошарашенно глядел на Катю, потом перевёл взгляд на Манечку, потом на попутчика...
— Вы неправы, — сказал попутчик, — это недоразумение. Уверяю вас, Михал Михалыч, всё наладится!
— Наладится! — взвизгнул толстяк, — Наладится! Не смешите меня. Наладится!.. Федя, где ты там? Вези на Семёновскую! Быстро! Макрухин без нас не начнёт!.. — И толстяк, обогнув мешавшую ему Катю, стал ловко влезать в машину.
— Михал Михалыч, — отчаянно сказала Катя. — Вы, наверное, нас забыли? Мы Катя с Манечкой!
Толстяк на секунду остановился и снова ошарашенно взглянул на Катю:
— Что?.. Как?.. Простите, Катя... что?..
— Михал Михалыч, ну чего вы! — сказал шофёр. — Едем или не едем?
— Конечно, конечно! — Толстяк быстро влез в машину. — Этот Макрухин! Ох уж этот мне Макрухин! Никакой самостоятельности! Без меня — ни шагу! Чёрт знает что! Чёрт знает что!
— А мы?.. — чуть не плача, сказала Катя. — Михал Михалыч, а как же мы? Мы ведь вам Зинаиду принесли!
— Садитесь! — скомандовал толстяк. — Быстро! Быстро! Поторапливайтесь!.. Федя, гони... Ах, боже мой! Опоздаем! Опоздаем!
И машина тронулась с места.
Некоторое время в машине, быстро мчавшейся по мокрой мостовой, царило молчание. Федя сосредоточенно крутил баранку, изредка взглядывая в зеркальце на заднее сиденье, где смущённо разместились Катя и Манечка со своим рулоном и коробочкой из-под духов «Утро».
Михал Михалыч сердито рылся в портфеле, доставал какие-то бумажки, быстро их прочитывал, фыркал, комкал и совал обратно.
Зинаида, видно почувствовав перемену обстановки, снова заскреблась в своей коробке.
Первой молчание нарушила Манечка.
— Катя, я хочу домой, — тихо сказала она Кате на ухо. Понимаешь, я хочу... — И она что-то добавила шёпотом.
— Я тоже домой хочу, — призналась Катя. — Ты не знаешь, куда мы едем?
— Не знаю, — жалобно сказала Манечка.
— Давай отдадим ему Зинаиду и вылезем, — сказала Катя. — Ну его! Не нравится он мне что-то! И зачем он нам письмо написал, просто не понимаю!.. И посылка эта с грушами... Ничего понять не могу! А ты?
— И я.
— А ещё говорил, что мы ему нравимся! А сам нас даже не узнал! Ладно, Мань, ты не огорчайся! Это всё пустяки!
Но было видно, что сама она огорчена не меньше Манечки. У неё даже нос от огорчения ещё больше заострился, и сейчас Катя была очень похожа на Буратино, но только не на бодрого и смешливого, а на бледного и грустного.
А Манечка тоже выглядела не лучшим образом. Вид у неё был такой растерянный, такой жалкий... Бантик развязался, косичка растрепалась, рот кривился набок, а круглый нос слегка набряк оттого, что Манечке очень хотелось поплакать, хотя она не смела.
Словом, сёстры Сковородкины были страшно разочарованы. Они устали и хотели есть, и ехать в машине куда-то, непонятно куда, им совершенно не хотелось, хотя в другой раз они были бы просто счастливы прокатиться.
А машина всё ехала и ехала, и Катя поняла, что молчать больше нельзя. Она собрала всю свою волю и решительно выпрямилась на сиденье.