15
Гастон вот-вот должен был пойти в школу, в подготовительный класс, Марго училась сидеть. Я видел, что характером она пошла в мать. Этой маленькой мадемуазель еще и года не исполнилось, а она уже полностью меня себе подчинила, могла добиться от меня чего угодно. Глядя на нее, я так и видел перед собой Орели, и на меня накидывалась грусть при мысли, что малышка будет расти, не зная матери.
Дети были моей отрадой. Без них я бы точно не выжил. Сами о том не догадываясь, они врачевали мои раны. Нет ничего хуже, чем возвращаться вечером домой, зная, что тебя уже никто там не ждет, зная, что там больше нет ее, мирившейся со всеми твоими недостатками, что больше ты никогда ее не обнимешь, больше никогда не услышишь ее голоса, что ее запах больше никогда не коснется твоих ноздрей, что она больше не будет любить тебя…
Все эти трудные месяцы Ален и Пьер ни на шаг от меня не отходили. Они взяли на себя все хлопоты, связанные с похоронами. Они старались почаще вытаскивать меня из дома и каждое утро звонили узнать, не надо ли мне чего. Они, не задавая мне никаких вопросов, заполняли мой холодильник, через день приглашали меня ужинать и забирали детей всякий раз, когда чувствовали, что мне необходимо побыть в одиночестве. У меня просто замечательные друзья. Максим Ле Форестье поет: «Родителей не выбираешь, семью не выбираешь» — и он прав. Зато — в этом нет ни малейших сомнений — друзей мы выбираем сами, и я горжусь тем, что мои выбрали меня. Они помогли мне жить дальше.
Орели, перед тем как уйти, тоже просила меня жить дальше, больше того — взяла с меня обещание найти нашим детям новую маму, но пока мне было невыносимо даже думать об этом. Нет, место моей жены никто не займет. Все говорят: «Держись, жизнь продолжается», а попробуй держаться, если так и тянет ко дну. По правде сказать, когда Орели попросила меня найти новую мать для наших детей, я, само собой, подумал о Софи, но мысль о ней нисколько меня не согрела. То ли смерть Орели отняла у меня всякое желание любить, нравиться и вообще существовать, то ли еще слишком мало времени прошло.
16
Так продолжалось почти год. День тянулся за днем, неотличимые точно капли воды. Я ел, спал, дышал — и это все. Единственное, что помогало мне держаться на плаву, — дети. Я растил их как мог, стараясь делать все как можно лучше, не слишком их баловать и не показывать им, как меня пугает ответственность за то, чтобы они выросли порядочными людьми.
Если говорить о моей личной жизни — ни в мое сердце, ни в мою постель я после смерти Орели никого не допустил, и не потому, что случай не представился. После того как все газеты написали о моем горе, некоторые мои подруги кинулись проявлять нежность и готовность помочь. Вы себе и представить не в состоянии, какое множество женщин стремится вас утешить в подобные минуты. Все они преисполнены сострадания, все прекрасно понимают ваше положение, но попробуй только запустить их к себе под одеяло — тут-то они и покажут, на что способны. Я чувствовал себя куском мяса в кольце гиен: кому достанется добыча? Должно быть, у меня за спиной постоянно об этом судачили и строили прогнозы… Но это, так сказать, внешняя, светская сторона моей жизни, а на самом деле в ней стоял мертвый штиль, если не считать письма, полученного три месяца назад.
Дорогой Жюльен,
Только на этой неделе узнала, какое горе на тебя обрушилось, и хочу сказать тебе, что очень опечалена. Конечно, мои слова тебя не утешат, но мне просто необходимо высказать тебе всю мою нежность, кому же, как не мне, поддержать тебя в этом испытании. Должно быть, тысячи людей сейчас только и говорят тебе, что жизнь продолжается, — не слушай их, плачь, пока хочется плакать. И сам увидишь, как в одно прекрасное утро на твое лицо вернется улыбка.
Целую тебя.
Софи
P. S. Если я тебе зачем-нибудь понадоблюсь:
+62(361)77 34 78
Получив письмо, я сначала обрадовался, потом призадумался: ну и что теперь? Я был как флюгер на крыше деревенского дома: ветер дует, а я не знаю, куда повернуться. Прошло уже два года после поездки на Бали, разбившей надежду вернуть мою женщину. И вдруг это письмо. Я не знал, как поступить, и, прочитав его, спрятал в ящик шкафа в гостиной…
17
Наступила весна 2000 года. Я, как и все, почему-то рассчитывал, что с началом нового тысячелетия в нашем мире что-то изменится. К сожалению, все у всех осталось по-прежнему, за исключением разве что Пако Рабана[8], который после своих сомнительных предсказаний отправился в добровольное изгнание. На горизонте ничего не маячило, только футбольная Франция готовилась снова болеть за команду Зизу. Должен признать, это наша лучшая десятка со времен Платини. Зизу — не просто футболист, Зизу — инопланетянин, на поле он великолепен, и я очень его уважаю. Да он и в жизни не такой, как все. Мне повезло встретиться с ним во время одного телешоу, и я на себе ощутил его неординарность. Он идеально встраивается в команду и обладает колоссальным игровым умом. Приближение чемпионата Европы еще больше сблизило меня с Аленом и Пьером. Мы провели немало вечеров за бесконечными обсуждениями и спорами, предсказывая исход того или другого матча. Я был уверен, что победа останется за Францией, а мои друзья влились в ряды вечных скептиков и со мной не соглашались.
— Да нет, Жюльен, Франция в этом году победить никак не может, слишком сильные соперники. И посмотри статистику — ни разу не было, чтобы хоть какая-нибудь команда выиграла чемпионат Европы, победив на чемпионате мира.
— Жюльен, Пьер ведь дело говорит. Ты что, всерьез считаешь, что итальянцы снова дадут себя обыграть? И вообще Пьеру видней — он выпускает футбольную передачу, встречается с лучшими специалистами, он отвечает за свои слова.
— Ну да, конечно, с теми самыми «лучшими специалистами», которые заклевали Эме Жаке[9] перед чемпионатом мира! Можете говорить что хотите, ребята, все равно не уступлю: я уверен, что выиграем именно мы. Не согласны — предлагаю пари: если Франция победит, я пересплю с вашими женами!
Мои друзья чуть со стульев не попадали. Еще бы: услышали от меня такое, чего не слышали давным-давно. Я самым естественным образом заговорил про секс! Может, это знак? Может, теперь моим страданиям пришел конец и я возвращаюсь к жизни? Не стану утверждать, что секс был ее главным вектором, но я и сам обрадовался тому, что снова могу говорить об этом. Правда, друзья мои отреагировали не так радостно и некоторое время глядели на меня довольно растерянно.
— Why not[10], я поговорю с Катариной, — в конце концов нашелся Пьер.
Его юмористическое обещание рассмешило нас до упаду, я развеселился, и впервые за все это время мне стало легко — точно растворилась ледяная глыба внутри.
Проснувшись на следующее утро, я по-прежнему ощущал, что Орели больше нет и никогда не будет, но это уже не причиняло мне физической боли. Мне чудилось, что я стою на пороге новой жизни, и захотелось порадовать детей — слишком уж часто им приходилось видеть мое лицо печальным. Я решил повести Гастона и Марго в Диснейленд, сказал им об этом — и они просто ушам своим не поверили. Папа повеселел — это сразу было заметно! Сын, быстро сообразив, что не пойдет по такому случаю в школу, обрадовался вдвойне. День выдался чудесный, хотя мне стало сильно не по себе, когда Гастон, в его неполные пять лет, захотел на американские горки. Правда, няня, которая была с нами, тут же вызвалась его сопровождать, и я успокоился настолько, что заметил, какая привлекательная у няни попка. Да, определенно, мне становится лучше. А мой мальчик был страшно горд: если ему разрешают кататься на этом аттракционе, значит, он уже «большой». Мы с Марго провожали его глазами, я побаивался, а дочка заливалась смехом всякий раз, как вагончики поезда, где сидели Гастон с няней, проносились мимо. Спустившись на землю, Гастон только и сказал: «Пошли, теперь я хочу покататься на Космической Горе!»
Пора мне осознать, что мальчик растет. Он совершенно замечательный и не по годам взрослый. После смерти Орели сын стал очень ласков со мной, а к сестре относится покровительственно, чувствуя, что на него возложена миссия защищать ее от всех плохих людей на свете. Проснется сестренка посреди ночи от того, что ей приснился дурной сон, — он всегда первым бежит ее утешать.