— Мне кажется, ты слишком многого от меня ждешь, и я не хочу, чтобы ты жил несбыточными надеждами.
Мы расстались на улице Ломбардцев весенним днем 1985 года.
4
В первые месяцы нашей разлуки я бесцельно блуждал по жизни. Я разучился в ней ориентироваться, я ее не узнавал. Я сходил с ума. Повсюду мне мерещилась Софи. На улице, в магазине, посреди толпы. Я слышал, как она плещется в моей ванной, я приносил ей цветы. Я только о ней и думал. Перебирал в памяти все, что соединило нас в понятие «мы». Пытался найти объяснение ее уходу. И винил себя.
Ей хватило каких-то шести дней, чтобы стереть меня в порошок. Но минуло куда больше времени, прежде чем я окончательно убедился в том, что без нее я перестал быть собой…
*
Я ничего не слышал о Софи почти три года, полгода из них я прожил с Жюли — мы познакомились во время фестиваля в Авиньоне, где она была занята в спектакле одного из уличных театров. Жюли была мила и талантлива, с божественным телом, однако началась наша связь с пререканий.
Сидя на террасе кафе, я услышал ее разговор с друзьями. Обиженные на весь свет, они наперебой жаловались, что им не дают грантов, и Жюли была из самых недовольных.
По мнению Жюли и ее друзей, все, кому удавалось «хоть что-то урвать», то есть актеры и режиссеры, которые добились какого-никакого успеха, были продажными тварями. Компания поливала всех подряд, утверждая, что на самом деле эти выскочки и в подметки не годятся им самим. Я влез в разговор, встал на защиту коллег, и, поскольку наши позиции не совпадали, точки зрения на все были разные, а я к тому же еще позволил себе иронию, мы схлестнулись. И в первую очередь с Жюли, которая тем не менее мне понравилась: меня пленила ее манера изъясняться.
Девушка произвела на меня столь сильное впечатление, что на следующий день я отправился посмотреть на ее игру. И не пожалел: на сцене она была ослепительна, природное обаяние делало ее прекрасной актрисой. И фестиваль в том году для нас не закончился.
Я целый месяц красиво ухаживал за Жюли, потратил целое состояние на гостиницы и рестораны, чувствуя, что ее ко мне тянет, но при этом чего-то она остерегается. Мы день за днем крутились вокруг да около, мы с волнением прикасались друг к другу, мы смеялись, а вот поцеловать себя Жюли долго мне не позволяла, и я видел, что она полна недоверия и тревоги. Надо полагать, в ее глазах я был всего-навсего парижанином — со всем, что под понятием «парижанин» подразумевается. Но мне было на это наплевать, я был ею пленен. Пленен настолько, что бросил все, поселился в ее городке Экс-ан-Прованс и заделался южанином. Нет, пожалуй, «бросил все» — сказано слишком круто, потому что я не забыл, что главное для меня — актерство: пока Жюли играла в местном театре, я проходил кастинги в Париже.
Мы по-прежнему смотрели на профессию по-разному, и цели у нас были разные. Я хотел сниматься и стать звездой, она же считала, что кино и система звезд уничтожают искренность актера. Жюли, сравнивая кино с театром, называла кино проституткой, ее поддерживали друзья из театра, дразнившие меня продажным типом и будущим капиталистом, различия во взглядах приводили к яростным дебатам, и иногда мне казалось, что я попал на митинг коммунистической партии. Но вообще-то черт с ним, думал я, на митинг так на митинг, на это тоже наплевать. Мне нужно признание, и меньше всего я стремлюсь выкладываться понапрасну. А они попросту не понимают сути вопроса. Ведь если ты занимаешься таким ремеслом, то ты обязан стремиться стать звездой, потому что лишь тогда у тебя появятся и возможность выбора, и настоящая власть над людьми.
Должен сказать, что, несмотря на все идеологические разногласия, мы с Жюли отлично ладили. Жюли была нежной и любящей, и мне было с ней хорошо. Она умела быть сдержанной и элегантной, и мне это очень нравилось. Я приходил в восторг от того, как легко она двигается — прямо-таки кошка, и не услышишь никогда, как она приходит и уходит. Даже во время наших ссор — а случались они у нас крайне редко — Жюли никогда не повышала голоса, она твердо усвоила, что любые бури рано или поздно заканчиваются, и потому всегда хранила безмятежное спокойствие. Жюли считала, что крик и ругань — напрасная трата энергии. Она доверяла только словам — и правильно делала.
Позже я размышлял над тем, не было ли это все продуманным поведением. Может, она хотела взять от наших отношений только лучшее, потому что в глубине души догадывалась, что рано или поздно я ее брошу? Кто знает. Но, как бы там ни было, Жюли мечтала о ребенке, а я… я, стоило ей об этом заговорить, впадал в панику и терялся с ответом. Я чувствовал, что еще не готов, и от настойчивости подруги мне все больше делалось не по себе. А если она хотела таким способом меня испытать? Если так, то попала в точку. Ее разговоры о ребенке сделали свое дело, я начал задавать себе вопросы: а люблю ли я Жюли по-настоящему? И нужны ли мне вообще эти отношения? Но месяц проходил за месяцем, вопросы оставались без ответов. Я не чувствовал себя несчастным, и этого мне было достаточно.
5
Летом 1988 года в Экс-ан-Прованс приехали Ален и Люсиль: наша дружба с Аленом не терпела расстояний, наша близость с трудом переносила разлуку. Мне не хватало этого одержимого, мне мало было наших встреч во время моих скоротечных наездов в Париж по делам. Я нуждался в Алене, он был моим наперсником, и тот август стал одним из самых важных месяцев в моей жизни.
Встреча была радостной, продолжение — ничуть не хуже, хотя Люсиль, как я чувствовал, пристально наблюдала за мной в новой моей жизни. Что она при этом думала, трудно сказать. Скорее всего, я никогда этого не узнаю, да и какая разница.
Погода стояла великолепная, время в тени платанов на бульваре Мирабо текло лениво. Пока наши подруги строили планы и рассуждали о будущих детях, мы веселились, как мальчишки. Мой друг каждый день рассказывал мне о каком-нибудь своем приключении — для него было делом честя ни об одном не позабыть, и до чего же это всегда меня смешило!
Удивительно, но Ален совершенно не менялся с возрастом. Его жизненная энергия не убывала, прежний пыл не угасал. Однако теперь за этим привычным воодушевлением явно что-то крылось, и как он ни отпирался, но шестое чувство не раз мне подсказывало, что ему надо со мной поговорить о чем-то важном. Поначалу я думал, что у него семейные проблемы, но дело оказалось вовсе не в этом, а в чем — я узнал только накануне их с Люсиль отъезда.
— Жюльен, я ее видел… — вдруг сказал Ален.
— Кого?
Он на секунду замялся, потом выпалил:
— Софи!
Услышав ее имя, я задохнулся. В животе скрутило.
— Мы встретились у Пьера месяц назад, она была в Париже проездом.
— Ах, Пьер с ней встречается? Отлично. Ну и как она поживает?
— По-моему, неплохо. Сменила адрес и теперь живет в Англии.
— Она была одна?
— Нет, с каким-то типом, такой британский хлыщ. Ровно из тех, кто бесит тебя и…
— И?
— И она о тебе расспрашивала.
— А что ты ей сказал?
— Что ты живешь на юге с потрясающей женщиной и что ты счастлив… Я ведь не ошибся? Ты же счастлив?
— Да-да, ты все правильно сказал, я счастлив, я совершенно счастлив.
Бес — после трех лет изгнания — снова в меня вселился. И зачем только Ален мне все это рассказал? Зачем он это сделал? Может, он решил, что Экс — не место для меня? Наверное, мой друг знает меня куда лучше, чем мне казалось…
С этого дня начался наш разлад с Жюли. Пришла осень — и мы стали ссориться, теперь для ссоры годился любой предлог. Я поминутно был готов взорваться. Что бы она ни сделала, меня все злило; то, что раньше мне в ней нравилось, — теперь безумно раздражало, а это ощущение всегда означает, что роман подошел к концу. Именно в это время я впервые услышал, как Жюли кричит. Но может быть, она делала все это нарочно? Может быть, она поняла, что в мыслях я ее уже бросил, и хотела ускорить финал? Какая удивительная женщина!
*
И вот наконец утром третьего ноября я захлопнул за собой дверь ее квартиры. Ушел потихоньку, не прощаясь. Небо над Провансом слепило синевой, день выдался теплый и ясный, но меня знобило. Мне было грустно, мне было стыдно. Я понимал, что сделал Жюли несчастной, хотя и знал, что разрыв нужен ей не меньше, чем мне: ведь я не любил ее так, как любила меня она. И я не мог обманывать ее. Жюли заслуживала искренней любви.