Тем летом — летом, когда умер мой муж, — мы все играли какие-то роли, от которых немыслимо было отказаться. У моего сына был костюм Бэтмена, я все еще носила фамилию мужа, а Пчелка, которой хотя и было рядом с нами относительно безопасно, все равно держалась за то имя, которое она приняла в то время, когда ей было страшно. Мы были беглецами от реальности тем летом. Мы бежали от самих себя.
Спасаться бегством от жестокости — это, конечно, самая естественная вещь на свете. И то время, которое свело нас друг с другом тем летом, было невероятно жестоким. Пчелка позвонила нам утром того дня, когда ее выпустили из центра временного содержания. Мой муж ответил на ее звонок. Я гораздо позже узнала, что звонила она: Эндрю мне ничего не сказал. Видимо, она сказала ему, что приедет, но вряд ли он снова хотел ее видеть. Пять дней спустя он покончил с собой. Повесился. Моего мужа нашли, когда его ноги болтались в воздухе и не прикасались к земле ни одной из стран. Смерть, конечно, это убежище. Туда вы отправляетесь, когда ни новое имя, ни маска, ни плащ больше не могут спрятать вас от самих себя. Туда вы убегаете, когда никто из представителей властей вашей совести не может предоставить вам приюта.
Пчелка постучала в дверь моего дома через пять дней после смерти моего мужа, то есть через десять дней после того, как ее отпустили из центра временного содержания. Проделав путь длиной пять тысяч миль и два года, она опоздала и не застала Эндрю живым, но успела на его похороны. «Здравствуйте, Сара», — сказала она.
Пчелка пришла в восемь утра, а в десять в дверь постучал агент из похоронного бюро. Ни секундой раньше, ни секундой позже. Я могу себе представить, как похоронный агент молча стоял у нашей двери несколько минут и поглядывал на часы, выжидая момента, когда наша жизнь достигнет той точки, когда прошлое отделится от будущего тремя негромкими ударами начищенного до блеска дверного молоточка.
Мой сын открыл дверь, оценил рост похоронного агента, его безукоризненный костюм и строгий вид. Наверное, похоронный агент выглядел в точности как повседневное alter ego[5] Бэтмена. Сынишка обернулся и крикнул мне: «Мамочка, это Брюс Уэйн!»
В то утро я вышла на улицу и остановилась, глядя на гроб Эндрю через толстое, чуть зеленоватое стекло в дверце катафалка. Когда ко мне подошла Пчелка, держа за руку Бэтмена, похоронный агент проводил нас к длинному черному лимузину и кивком пригласил садиться. Я сказала ему, что мы лучше пойдем пешком.
Мы выглядели так, словно нас троих, идущих на похороны моего мужа, смонтировали с помощью «Фотошопа»: одна белая мать, представительница среднего класса, одна тоненькая чернокожая девушка-беженка и один маленький темный рыцарь из Готэм-сити. Нас словно бы вырезали, соединили и отретушировали. Мои мысли метались — страшные и разрозненные.
До церкви нужно было пройти всего несколько сотен ярдов, и мы втроем шагали впереди катафалка, а позади нас выстроилась сердитая очередь из машин. Мне из-за этого было ужасно неловко.
На мне были темно-серая юбка и пиджак, перчатки и черные чулки. Пчелка была в моем черном дождевике, надетом поверх той одежды, в которой ее выпустили из центра временного содержания — в совершенно не подходящей для похорон гавайской рубахе и синих джинсах. Мой сын был просто вне себя от радости. Он, Бэтмен, остановил уличное движение. Его плащ набух от ветра. Он гордо шагал вперед, улыбаясь во весь рот под маской летучей мыши. Время от времени он своим сверхтонким чутьем обнаруживал врага, которого следовало прикончить, и когда это происходило, мой сын останавливался, уничтожал врага и шел дальше. Он опасался, что невидимые орды приспешников Паффина могут на меня напасть. А я переживала из-за того, что мой сынок не пописал перед выходом из дому и поэтому может обмочить свои бэтменовские штаны. А еще я переживала, что до конца жизни останусь вдовой.
Сначала мне показалось, что это очень храбро с моей стороны — настоять на том, чтобы мы пошли до церкви пешком, а потом я стала чувствовать себя очень глупо, и у меня начала кружиться голова. Мне казалось, что я вот-вот упаду в обморок. Пчелка держала меня под руку и шепотом советовала дышать поглубже. Помню, я тогда подумала: «Как это странно, что именно ты держишь меня под руку и не даешь упасть».
В церкви я села на первую скамью, Пчелка села слева от меня, а Бэтмен — справа. Естественно, церковь была полна народа. Ни одного человека с работы — я всегда старалась разделять личную жизнь и мой журнал, — но все остальные, кого знали я и Эндрю, пришли. Это было довольно странно — будто все, кто записан в адресной книге, оделись в черные одежды и распределились по скамьям в неалфавитном порядке. Они расселись согласно какому-то неписаному протоколу печали: кровные родственники — в неприятной близости к гробу, бывшие подружки — неохотной кучкой ближе к крестильной купели. У меня не было сил оглянуться назад и увидеть этот новый порядок вещей. Все произошло слишком неожиданно. Неделю назад я была преуспевающей работающей матерью. Теперь я сидела на церемонии прощания с моим мужем, и рядом со мной сидели супергерой и нигерийская беженка. Это казалось сном, от которого можно без особого труда очнуться. Я не отводила глаз от гроба моего мужа, усыпанного белыми лилиями. Бэтмен не сводил глаз с викария. Его облачение явно произвело большое впечатление на мальчика. В знак одобрения Бэтмен торжественно поднял вверх два больших пальца. Викарий в ответ поднял один большой палец и прижал его к золоченому обрезу Библии.