Молчание. Чарли вздохнул:
— Они позабирали мой костюм Бэтмена.
— Почему они это сделали?
— Потому что я делал пи-пи в мой костюм Бэтмена.
Я опустилась на колени и посмотрела в глаза Чарли.
— Мы с тобой одинаковые, — сказала я. — Я два года прожила в таком месте. Нас заставляют делать то, чего мы не хотим. Ты из-за этого сердишься?
Чарли кивнул.
Я сказала:
— Я тоже сержусь.
Я слышала, что в комнате все мало-помалу начинают заниматься обычными делами. Дети снова начали кричать и разговаривать. Женщины смеялись, в чем-то помогали детям, за что-то их отчитывали. Чарли, стоя в углу, смотрел себе под ноги.
— Я хочу моего папочку, — сказал он.
— Твой папочка умер, Чарли. Ты знаешь, что это означает?
— Да. В раю он.
— Да.
— А где рай?
— Это такое место… вроде этого. Как детский сад, как центр временного содержания, как странная далекая страна. Он хотел бы вернуться домой, к тебе, но не может. У твоего папы все точно так же, как у моего папы.
— Ой. Твой папочка тоже умирал?
— Да, Чарли. Мой папа умер, и моя мама тоже умерла, и моя сестра умерла. Все они умерли.
— Почему?
Я пожала плечами:
— Их убили злюки, Чарли.
Чарли наклонился и подобрал с пола маленький обрывок красной бумаги. Он надорвал бумажку и положил себе на язык, чтобы попробовать на вкус, а потом бумажка прилипла к его пальцам. Он высунул язык, чтобы слизнуть бумажку с пальцев. А потом посмотрел на меня:
— Ты тоже грустная? Как я?
Я заставила себя улыбнуться:
— У меня грустный вид, Чарли?
Чарли внимательно на меня посмотрел. Я слегка толкнула его локтем, и он рассмеялся.
— Разве у нас грустный вид, Чарли? У тебя и у меня? Разве мы сейчас грустные?
Чарли смеялся и приплясывал. Я повернула его к себе и заглянула ему в глаза:
— Мы не будем грустить, Чарли. Ни ты, ни я. Особенно ты, Чарли, потому что ты самый счастливый мальчик на свете. Знаешь почему?
— Почему?
— Потому что у тебя есть мамочка, Чарли, и она тебя любит, а это много значит, правда?
Я легонько подтолкнула Чарли к матери, и он побежал к ней, прижался лицом к ее платью, и они крепко обнялись. Сара плакала и улыбалась одновременно. Она шептала сыну на ухо: «Чарли, Чарли, Чарли…» А потом послышался голос Чарли, приглушенный тканью платья матери:
— Я не Чарли, мамочка. Я Бэтмен.
Сара посмотрела на меня поверх плеча Чарли и одними губами произнесла:
— Спасибо.
Мы вышли из детского сада и пошли домой. Мы держали Чарли за руки, а он подпрыгивал и раскачивался. День был такой красивый! Теплое солнце, ароматы цветов. К тротуару выходили палисадники, где росли нежные цветы. Трудно было удержаться от надежды на лучшее.
— Пожалуй, я научу тебя названиям всех английских цветов, — сказала Сара. — Вот это фуксия, а это роза, а это жимолость. Что такое? Чему ты улыбаешься?
— Здесь нет коз. Вот почему у вас так много красивых цветов.
— В вашей деревне были козы?
— Да, и они поели все цветы.
— Как жаль.
— Не стоит сожалеть. Мы съели коз.
Сара нахмурилась.
— Но все-таки, — сказала она, — я бы жимолость оставила.
— Я когда-нибудь отвезу вас туда, где я жила. Покушаете маниок целую неделю, тогда скажете, что вы предпочли бы — жимолость или козу.
Сара улыбнулась, остановилась, наклонилась и понюхала цветы жимолости. И я заметила, что она снова плачет.
— О, прости, — проговорила она. — Не могу остановиться, похоже. Господи, я все залила слезами.
Чарли посмотрел на мать, а я погладила его по макушке, чтобы успокоить. Мы пошли дальше. Сара высморкалась в носовой платок и сказала:
— Как ты думаешь, долго я буду такая?
— Я была такая целый год после того, как убили мою сестру.
— Пока не смогла снова ясно мыслить?
— Пока не смогла мыслить вообще. Сначала я только бежала, бежала, бежала — пыталась убежать от случившегося, понимаете? Потом был центр временного содержания. Там было очень плохо. Там невозможно мыслить ясно. Ты не совершил никакого преступления, поэтому думаешь только: когда же меня выпустят? Но тебе ничего не говорят. Проходит месяц, потом шесть месяцев, и ты начинаешь думать: может быть, я тут состарюсь. Может быть, я тут умру. Может быть, я уже мертва. В первый год я могла думать только о том, как бы себя убить. Когда все остальные мертвы, порой ты начинаешь думать, что, может быть, было бы легче к ним присоединиться, понимаете? Но ты должен двигаться вперед. Надо двигаться вперед, двигаться вперед, жить дальше — так тебе говорят. Как будто ты упрямишься. Как будто ты жуешь их цветы, словно коза. Жить дальше, жить дальше. В пять часов вечера тебе говорят, что нужно жить дальше, а в шесть часов тебя запирают в маленькой комнате.