На следующий день — день первого похода Чарли в детский сад — мой поезд отменили, поэтому с работы я вернулась позже. Когда я забирала Чарли из детского сада, он плакал. Он был последним ребенком в группе, кого еще не забрали. Он сидел совсем один на блестящем паркетном полу и бил маленькими кулачками по ногам инструктора по играм. Я подошла к Чарли, но он не хотел на меня смотреть. Я довезла его до дома на прогулочной коляске, усадила за стол, включила приглушенный свет и внесла банановый торт с двадцатью горящими свечками. Чарли забыл про свои капризы и улыбнулся. Я поцеловала его и помогла задуть свечки.
— Загадай желание! — сказала я.
Чарли стал грустным.
— Хочу папочку, — проговорил он.
— Правда, Чарли? Правда?
Чарли кивнул. Его нижняя губа дрожала, и мое сердце затрепетало. Поев торта, Чарли слез со своего высокого стульчика и пошел играть с машинками. Он шел странной, осторожной походкой — словно каждый шаг был импровизацией, словно он то и дело мог упасть, но избегал этого, в чем ему помогала не только удача, но и правильный расчет.
Позже, уложив Чарли спать, я позвонила мужу:
— Чарли хочет, чтобы ты вернулся, Эндрю.
Молчание.
— Эндрю?
— Чарли этого хочет, вот как?
— Да.
— А ты? Ты хочешь, чтобы я вернулся?
— Я хочу того, чего хочет Чарли, — ответила я и услышала в трубке смех Эндрю — горький, разочарованный.
— А ты вправду знаешь, как вызвать у мужчины особенные чувства.
— Пожалуйста… Я понимаю, как больно я тебе сделала. Но теперь все будет по-другому.
— Вот тут ты чертовски права — насчет того, что все будет по-другому.
— Я не смогу воспитывать нашего сына одна, Эндрю.
— Ну а я не смогу воспитывать моего сына с матерью-шлюхой.
Я судорожно сжала в руке телефонную трубку. Меня охватило чувство ужаса. Эндрю даже не повысил голос. «С матерью-шлюхой». Это было сказано холодно, без запинки, как будто он также рассмотрел такие варианты, как «изменница», «кукушка» и «нарциссистка», а потом остановился на самом подходящем существительном. Я попыталась сдержаться, но все же голос у меня дрогнул.
— Пожалуйста, Эндрю. Мы говорим о тебе, обо мне и Чарли. Ты даже представить себе не можешь, как вы оба мне дороги. О том, что у меня было с Лоренсом, я очень сожалею. Прости меня.
— Почему ты это сделала?
— Это не должно было ничего означать. Это был просто секс.
Я соврала настолько легко, что сразу поняла, почему люди так часто лгут.
— Просто секс? Как удобно, правда? В наши дни слово «секс» стало одним из тех, перед которыми так легко поставить слово «просто». Что-нибудь еще ты хочешь свести к минимуму, Сара? Просто измена? Просто неверность? Ты просто разбила мое долбаное сердце!
— Перестань, пожалуйста, перестань! Что мне делать? Что я могу сделать, чтобы все исправить?
Эндрю сказал, что не знает. Он заплакал. Этого никогда раньше не случалось. Он не говорил, что чего-либо не знает, и не плакал. Слыша плач Эндрю, сопровождаемый потрескиваниями в телефонной трубке, я тоже расплакалась. Когда мы оба выплакались, наступило молчание. И у этого молчания было новое качество — понимание, что осталось еще что-то, о чем можно будет плакать. Осознание этого пронизывало пространство, разделявшее нас. Робкое, нерешительное, как жизнь, которая ждет, чтобы о ней написали.
— Пожалуйста, Эндрю. Может быть, нам нужна перемена мест. Новое начало.
Пауза. Эндрю кашлянул.
— Да. Хорошо.
— Нам нужно уехать подальше от наших дел. Из Лондона, от работы и даже от Чарли. На некоторое время его можно отвезти к моим родителям. Нам нужен отпуск.
Эндрю застонал:
— О боже… Отпуск?
— Да, Эндрю. Пожалуйста.
— Господи. Ладно. И куда мы поедем?
На следующий день я ему позвонила:
— Мне достался бесплатный тур, Эндрю. Ибено-Бич в Нигерии, билеты с открытой датой вылета. Мы можем лететь в пятницу.
— В ближайшую пятницу?
— Ты ведь можешь отправить текст для своей колонки электронной почтой до отъезда, а к выпуску следующего номера вернешься.
— Но… в Африку?
— Там пляж, там океан, Эндрю. Здесь дожди, а там сухой сезон. Ну, давай погреемся немножко на солнышке.