Приказчик вынырнул из-под прилавка, волоча за собой что-то вроде сплюснутого яйца из черного эбонита.
– Да, платок есть, – доложил он яйцу. – Бело-синий, с орнаментом.
– Ясно, – прохрипело яйцо. – Ханко, если тебе так уж приспичило видеть меня, перестань издеваться над Крибеком и спускайся.
– А самому зад оторвать?
– Мне? Подняться наверх?
Яйцо издало мерзкое хихиканье.
– Ладно, ладно. Ты об этом еще пожалеешь, – на всякий случай пообещал я.
– Уже начинаю, – хрюкнуло яйцо. – Проводи его, Крибек.
Как говорил, бывало, один мой знакомый южанин: «Две вещи ненавижу – расизм и негров». Я тоже недолюбливаю расизм, гномий в особенности.
Ведь могли же эти проклятые коротышки предположить, что по их проклятым подземным ходам когда-нибудь понадобится пройти человеку нормального роста. Так ведь нет, чтобы проделать хотя бы один приличный ход! Становитесь на колени, наглые, заносчивые большеноги и ползите. Долго.
По-моему, этот ход был низок даже для самих гномов. Да наверняка. Небось, сами-то они здесь не ходят, приберегают для таких безмозглых мулов, как я.
Ничего. Хинброкл мне за это заплатит. Он мне за все заплатит!
Ход казался бесконечным. Вдобавок, он не был прямым, а петлял и извивался, словно гремучка, которой прищемили хвост. Зуб даю, они сжульничали еще и на этом. Прорыли туннель до канадской границы и теперь надеются втихаря подцепить ко мне вагонетку с рудой.
С другой стороны, странно – я бываю у Хинброкла тут, внизу, уже в четвертый раз. Казалось, мог бы уже запомнить этот клятый ход, даже карту составить. Третий поворот направо – синяк на левом плече. А не получается.
Чует мое сердце, не обошлось здесь без магии. А где пахнет магией – там ничего хорошего ждать не приходится. Свою бы шкуру целой унести.
Свет в конце туннеля забрезжил как раз в тот момент, когда я собрался дать торжественную клятву, что не позже чем через час явлюсь к Хинброклу с ящиком динамита и устрою местным обитателям небольшую проверку сейсмической безопасности.
Я рванулся вперед из последних – ну, почти последних – сил, вывалился из хода в посторный, по гномьим, понятно, меркам зальчик, распростерся на полу и с превеликим наслаждением потянулся.
– Кончай валяться, Ханко, – пролаял где-то справа мерзкий басок Хинброкла.
– Что?! – возмутился я. – Да я еще и не начинал.
– Я тебе сейчас…
– Не кипятись, Хин, – раздался слева какой-то новый, прежде мною неслышанный, но на редкость скрипучий голос – словно челюсть у его обладателя была железная и не смазывал он ее лет сто минимум.
– Пусть лежит, – продолжил скрипучий. – Главное, чтобы ему было что сказать.
Почти вежливый гном?! Это было настолько интересно, что я разлепил веки и сел, благо здесь это можно было сделать, не опасаясь приложиться макушкой.
Первое, что мне бросилось в глаза – литография на стене. Зеленоватое, с отливом, чудище ростом, судя по изображенному рядом домику, футов под десять. Длинные лапищи, в избытке оснащенные соответствующих размеров когтями, и оскаленная пасть, полная белых иглоообразных зубов.
Насколько я знал, в Запретных Землях, хвала Господу, ничего подобного не водилось. Да и вообще, смахивало это творение на кошмар вдребезги упившегося, нет, даже не упившегося, а обкурившегося орка.
– О, Боже, – выдохнул я. – Что это? То есть кто это? Не отвечай, я сам угадаю. Твой любимый дядюшка, не так ли. Теперь я понимаю, Хин, в кого ты пошел характером.
– Куда уж мне до тебя, – проворчал старый пень, даже не подумав при виде гостя вылезти из своего пыльного закутка. – Твоему языку, Ханко, любой скорпион позавидует.
– Итак? – обладатель скрипучего голоса, похоже, не отличался великим долготерпением.
Я перевернулся, постаравшись при этом не сшибить с потолка люстру, и в упор уставился на его обладателя.
М-да. Возьмите Абрахама Линкольна с какого-нибудь до ужаса официального портрета, хорошенько просушите, так чтобы он при этом сморщился раза в три, а затем облачите в сюртук, вышедший из моды лет семьдесят тому назад. Все это присыпьте белой пылью и накройте сверху стильным ночным колпаком. Получившееся блюдо….
– Итак!
Я выдержал достаточно большую паузу, чтобы дедушка Эйб начал нервно вздергивать бороду, и только после этого, нарочито медленно повернувшись к Хинброклу, сказал: