Эмиль Клаузен с извиняющимся видом улыбнулся Дэмону и поднял руки над головой, призывая к тишине. Ну что ж, пусть они кричат и ликуют от облегчения и радости. Все кончилось. Снова все кончилось. Но — и его снова начал охватывать медленно нарастающий гнев — есть правда, которой эти стоящие внизу американцы никогда не узнают и которая никак не гармонирует с этим взрывом затянувшихся восторженных излияний. Никто никогда не узнает. На протяжении четырех лет газеты были заполнены крикливо напыщенной болтовней; лишь изредка появлялись правдивые ленты кинохроники, снятые некоторыми действительно честными фронтовыми операторами и корреспондентами:, да иногда какой-нибудь возвратившийся с фронта ветеран, такой же, как сидящие здесь, позади него, рассказывал, свернувшись калачиком у домашнего огня или сидя в затемненном баре, часть этой правды своей жене, или девушке, или родителям. Но и это была весьма приблизительная правда, правда, искаженная желанием, забывчивостью, печалью, боязнью тысяч осторожных и усердных цензоров. Но может быть, так лучше? Кто рассудит?…
Однако для мертвых, для десятков тысяч мертвых, не существовало ни кинохроники, ни газет, ни большой стратегии, ни празднеств. Для них все кончилось в тот один решающий момент ужаса и боли, когда мелькнула последняя мгновенная мысль, что время остановилось, все окружающее рухнуло в леденящий мрак. Вот к ним-то он и обратится в своем выступлении, об их надеждах и мечтах, об их ужасной беззащитности в это роковое мгновение он и скажет. Точнее, не к ним, а к оставшимся в живых, к тем, кто идет вперед по жизненному пути. К живым, но от имени погибших. Именно сейчас, пока не зажили раны, пока свежи воспоминания, он скажет несколько слов правды о войне, несколько честных слон, настолько честных, насколько зависит от него, во всяком случае, — потом он снова уйдет за кулисы.
Люди на Зеленой лужайке уже успокоились л глядели на него снизу вверх, ожидая, что он скажет им. Он поднял голову, крепко сжал руками шершавые сосновые перша и начал говорить.
Сидя на помосте рядом с Эмилем Клаузеном и Уолтером Хэрродсеном, Томми Дэмон наблюдала за своим мужем. Он выглядел более худым, чем когда-либо, даже в Канне. И очень постаревшим. Его изборожденное морщинами лицо было мрачным, как лица на фотографиях, снятых Брэди,[88] времен Гражданской войны. Сколько же ему лет? Сорок семь. На два года старше века. Но эта еще далеко не старость.
Толпа никак не могла успокоиться, и Сэм продолжал смотреть на нее спокойным и печальным мрачным взглядом. Томми разгладила юбку на коленях и подумала: «Зачем я приехала? Что мне здесь надо?» Ее мучили сомнения, в голове царил сумбур воспоминаний и догадок.
Их встреча в аэропорту Керни получилась нескладной. Он сошел вниз по трапу и сразу же заметил ее; по его лицу незаметно пробежала странная дрожь, затем оно расплылось в неподдельно радостной улыбке. Вокруг него толпились репортеры и фотографы, он вырвался из их кольца и бросился к ней: его объятия были одновременно и знакомыми и чуждыми. Она вся дрожала, шляпа свалилась с ее головы.
— Сэм, — сказала она.
— О-о, родная. Спасибо, что приехала…
— Я очень хотела приехать, — ответила она.
Но это было не совсем верно: она должна была приехать и приехала, но продиктовано это было далеко не одним желанием. Она и сама не разобралась в том, что побудило ее. Сэм написал ей, что на пути в Вашингтон его пригласили выступить в Уолт-Уитмене на открытии нового мемориала в память погибших на войне и что он уезжает из Кобе семнадцатого числа. Она осторожно ответила, что была бы рада показаться там вместе с ним, если он хочет этого. Его ответ был краток: да, он хочет. Предыдущей ночью она вылетела сюда, смущенная и полная дурных предчувствий; остановилась она в семье сестры Сэма Пег.
У них даже не было возможности сказать что-либо друг другу, они только наскоро обменялись взглядами, и их тут же окружили родственники и друзья. Брат Сэма Ти подал ей шляпу, и она поблагодарила его. Затем их окружили представители прессы — она была удивлена, увидев репортера из чикагской «Трибьюн», — фотографы начали вертеть ими, как марионетками.
— Генерал, не повернетесь ли вы к жене еще больше, посмотрите, пожалуйста, друг на друга — вот так, да, так хорошо, хорошо…
88
Знаменитый американский фотограф XIX века, автор фотоэпопеи гражданской войны в США 1861–1865 гг. —