— Есть воздух, и еще какой! Я там курить бросила — рука не поднималась сигаретой затянуться.
Ледники — голубые, скользкие, как детские горки. Все такое бесконечное… Сознание отторгает, ищет знакомое, сравнивает с привычными картинками бытия.
— Пингвины!
— Это Эрнины дальние родственники, пингвины Адели.
— Кто такая Адель?
— Жена французского исследователя, открывшего землю, на которой они гнездились. Назвал в ее честь — и землю, и клювастых.
— А как звали исследователя?
— Дюмон-Дюрвиль.
— Не слышала…
— Французская станция его имя носит. — Кэтрин нетерпеливо дернула «мышку»: курсор все время укатывался на край экрана. — Это в санно-гусеничном походе, правда, не я снимала… Видишь — белым-бело вокруг. Заснуть легко: едешь — как на месте стоишь… А заснешь — погибнешь. — Щелкнула «мышка». — Это наши ребята…
— Ты туда переводчиком поехала?
Кэтрин хмыкнула:
— Кому переводить? Пингвинам? Нет… меня поварихой взяли.
— Кэт, но…
Кэтрин оторвалась от экрана ноутбука, посмотрела задумчиво:
— Ты ничего не понимаешь… Ничего.
Все началось с обыкновенного фильма. Не обыкновенного, конечно, нет. Вернее, так: может, для кого-то и обыкновенного.
Ну когда последний раз Кэтрин в кино ходила?
Да что она там не видела…
Просто домой возвращаться сил не было — любоваться на братца. Еле пристроила его на работу — удрал, опять дома торчит. Ежей своих в гостиной перекладывает с места на место: раньше там папа жил, теперь нет папы, уже год как.
Вечером Марина должна прийти — английским заниматься. Ее недавно в «Жлобус» взяли, обложки рисует. Не москвичка, одиноко ей, наверно, — «Кэтрин, можно у вас уроки брать?» Согласилась, за символическую плату — ну что девчонка своими картинками зарабатывает? Все ж веселее, когда она приходит.
Стояла жара, самое начало июня.
На афише — снега, исполинский пингвин склонился над одетым в пух пингвиненком. Поперек синего неба — надпись: «Красивейшая из историй». Ну это они загнули — кто дал им право на такие слоганы?
Но пошла. В конце концов, может она себя в кино пригласить?
Ревела — жалея этих проклятых богом птиц, призванных в адском холоде, голодом снедаемых, прямо на льду — нет, не высиживать, — выстаивать месяцами одно-единственное яйцо: урони на лед с окоченевших лап — все, прахом пошли адовы муки.
Ревела — жалея себя.
Проклинала — эту жизнь, где нет места покою и радости.
Пыль, что летела на улице в лицо, когда она с опухшими от слез глазами вышла из кинотеатра, — ненавидела.
Работу свою, идиотских ежей, магазины. Музыку на двух аккордах, плеснувшую из палатки в подземном переходе. Безучастные лица в вагоне. Запах в подъезде. Щелканье открываемого замка.
Ненавидела все.
Брат никогда не выползет встретить, сумки с продуктами принять из рук.
И еще — эта квартира, логово, в котором живет мука. Мука не во имя чего — не ради жизни, в единственном яйце теплящейся. Просто страдание — долгое, бесцветное.
Увидеть бы тех несчастных отважных пернатых — хоть лапу пожать. Каждому пожать лапу. Пусть вечность на это уйдет — ей спешить абсолютно некуда.
В Российскую Антарктическую Экспедицию набирали метеорологов, радиоинженеров, врачей, механиков — в списке присутствовало полтора десятка профессий, и переводчиками не пахло. Но последняя строка пробуждала робкие надежды: «Повар: 6 человек».
Подать заявление успела; отбор проходил в начале осени.
— Вы же переводчик.
— Я работала поваром!
Шелест страниц трудовой книжки.
— Это когда было…
— Прошу вас! Я прошу вас…
Все еще в «Глобусе» тянула лямку. Пообещала Васильичу с переводом в срок уложиться — и укатила в Питер. Поселилась у старой знакомой: с утреца топала в Институт Арктики и Антарктики, воевала с вахтершей. Прорывалась внутрь: бродила по долгим коридорам, скреблась в кабинеты, вербовала покровителя. Надоела там всем до чертиков, до каления белого.
— Мы женщин предпочитаем не брать…
— Но я узнавала: на американских станциях зимуют женщины! И на австралийских…
Не взяли бы, нет. Запись в трудовой книжке допотопная. К тому же — тетка. Но чудо случилось.
Понятно: не чудо; она повесилась бы просто, если пришлось бы вернуться домой. И там, где чудеса для человеков творят, это знали.
Повар, отправлявшийся на станцию «Беллинсгаузен», прямо перед отъездом в Антарктиду вывихнул руку. Да так, что уже речи не шло об его отправке — а считаные дни оставались до отлета.