Кэтрин — вечно она все испортит:
— Этого нам только не хватало. Пошли кофе пить.
Петя берет с собой куклу-перчатку: еж тоже кофе будет.
Говорить не о чем. Петя держит ежа на руке и дергает его головой в разные стороны. Еж «пьет» кофе. К кофе поданы сухари с маком.
— Не хочу кофе, — «голосом ежа» говорит Петя. — Хочу пива.
Оленька улыбается шутке, Кэтрин сосредоточенно сосет сухарь.
— Хочу пива! — капризно кричит еж и дергает лапками.
— Угомонись.
Оленьке неловко, что на Петю цыкают при посторонних (при ней). Наверно, ему неприятно.
— Петя, а что же это у вас еж, получается, алкоголик?
Петя трясет головой:
— Конечно! Как все ежи.
— А-а… — Оленька вежливо улыбается. Типа, смешная шутка.
— Не верите?
Оленька замирает в улыбке:
— Ну как же, верю.
— Нет, не верите. Я сейчас вернусь.
Еж снят с руки и брошен на кровать у двери. Петя исчезает.
— Статью тебе будет читать, — меланхолично заявляет Кэтрин.
— Может, не…
Петя возвращается, победно помахивая вырезкой из газеты.
— Оля! Слушайте внимательно!
У Пети почти такие же очищи, что и у Кэтрин. Статью он отставляет на расстоянии вытянутых рук.
— «В Великобритании растет число ежей-алкоголиков. Как заявил представитель Британского общества защиты ежей, животные пристрастились к пиву, которое садоводы-любители выставляют в мисках в целях борьбы с прожорливыми улитками-слизнями»…
У Пети уже брюшко, да и вообще он упитанный. Щечки. На щечках — щетина. Лоб с залысинами. Дальше — ежик («Кэтрин стрижет покороче, чтобы на дольше хватило»). Застиранная футболка и треники: на одной штанине перетерлась штрипка. Тапки.
— «Напившись, ежики теряют способность сворачиваться клубком. Они засыпают где придется, лежа на боку, что превращает их в легкую добычу для птиц»…
— Кэ-этрин! — слабый клекот из-за стены. Петя повышает голос:
— «В Великобритании, напоминает Dutsche Welle, ежи находятся под защитой. За жестокое обращение с этими животными законом предусмотрено тюремное заключение сроком до шести месяцев или существенный денежный штраф».
Кэтрин встает и уходит к папе.
— Надо же, — говорит Оленька.
— Так-то, а вы не верили!
Молчание.
— А я сам — еж! Видите, колючий.
Петя вытягивает поросший подбородок.
— Вам надо в Англию ехать. Вы там будете под защитой.
— Да! — Петя оглядывается на дверь. — Я бы от них всех уехал.
Возвращается Кэтрин.
— Петя, иди теперь к себе. Нам надо поговорить.
Петя мнется. Он весь день сидел у себя.
— Если тебе скучно, отправляйся работать, а не торчи дома. Оля, он, между прочим, медбрат. А уколы папе делать отказывается. Я сестру из поликлиники вызываю, деньги плачу.
— Папу колоть не буду, — бычится Петя. Обиженно поднимается и выходит, не оглянувшись.
— Он к папе очень привязан, — Кэтрин достает сигарету, открывает форточку. — А мать толком не помнит. Мамой я ему была. Вот, вырастила на свою голову.
Из-за двери — приглушенный голос:
— Екатерина Васильевна, прекратите на меня жаловаться.
Кэтрин и ухом не ведет. За дверью топчутся, потом все стихает.
— Ему четырех не было, когда мама умерла. И наступило у меня «счастливое отрочество». Тебе двенадцать лет, а ты и швец, и жнец, и на дуде игрец. Папа больше не женился, вообще никогда не приводил никого. Это меня травмировало бы. Потому что я тут была хозяйкой.
Кэтрин замолчала, затянулась сигаретой. Оленька осторожно начала:
— А почему тебя Петя сейчас…
— По паспорту я Екатерина. Петя всегда меня по паспорту зовет, когда злится.
— Но…
Кэтрин сморщила лицо, раздавила сигарету в пепельнице (еж), перебила:
— Это все папа. Откуда мне было знать, что у меня в свидетельстве о рождении стоит? Я только и слышала — Кэтрин, Кэтти, Кэт. Маме, кстати, эта игра не нравилась, но потом она сдалась. Для меня Екатерина — пустой звук.
— Но ты… ты же сказала, что терпеть свое имя не можешь!
Кэтрин поджала губы — было непонятно, хочет ли она продолжать разговор. Оленька подумала, что надо позвонить домой, сказать, чтобы свекровь в «Жлобус» не тащилась.
Кэтрин сощурила глаза, и вкупе с поджатыми губами лицо сморщилось в гусиную гузку.
— А я назло.
— Кому?
— Самой себе. Пусть будет хуже.
— Кому, тебе?
— Да! — гордо заявила Кэтрин. — Все равно моя жизнь кончена.
«Началось», — с тоской подумала Оленька.
Оленька сама не знала, деликатна она или просто бесхарактерна. К примеру, у мужа была отвратительная манера гладить ее по голове, он просто в раж входил. Но она молчала. Не хотела его огорчать. И еще он называл ее Зайкой. Ей всегда казалось, что животные прозвища в семье — признак вырождения этой самой семьи. Как можно называть мужчину котиком и испытывать к нему нормальное, а не зоофилическое влечение?