Потом Алена появилась, и понеслось: чуть ли не каждый вечер у нее. Правда, сдерживалась иногда, чтобы совсем не надоесть подружке. Подружка стихи пишет, у нее приступы вдохновения, и тогда она к себе не пускает. И Олька слоняется по дому, неприкаянная. Степан спит, а кроме Степана, ее ничего не интересует. Еще взяла манеру рыскать по женским форумам. И после этого она говорит «ты деградируешь перед телевизором». А она, значит, духовно развивается. Смешно.
Но и жалко ее было. Работа нелюбимая, развлечений никаких. А ведь зовешь в кино — отмахивается, оно ей, видать, как мертвому припарки. Надо ей куда-то, а куда, не знает. Самое время выбрать героя. Вбить себе в голову, что он Человек с большой буквы и Жизнь у него тоже с большой буквы. И стоит только попасть в его ареал, потоком поднимет, понесет — туда, «Куда Надо». Где все с большой буквы.
Раз уж у самой большие буквы не выводятся… Вот он, Володик, давно понял, что нет их, больших букв. Или есть, но до них не дотянешься. И не надо думать, что признаться себе в этом не требует смелости. Правда часто требует смелости. Она часто некрасивая, на всех красивой не напасешься. Взял себя в руки, принял жизнь как есть — и можешь смотреть телевизор и в брюхо пиво подливать. Вот пиво — это та правда, которая красивая. Уже неплохо.
И — как оно получилось? — торчала она у Алены, и мать позвонила, говорит, только что дала ваш телефон какому-то типу, воспитанный: с Рождеством католическим поздравил «и дальнейшими праздниками», голос-баритон, хочет Оле работу предложить. И добавила — поосторожней будьте, кто в десять вечера работу предлагает. Как в воду глядела.
Вызвал Ольку, пришла недовольная, а через пару минут позвонил Шлыков. Поговорила с ним — расцвела, все повторяла — ну бывает же такое счастье… Даже к Алене больше не побежала: вдруг и дома стало хорошо. Шлыков сообщил, что звонит «по рекомендации с прошлой работы», уж не в «Глобусе» ли порекомендовали? Вот она, судьба: это он, Володик, гуляючи нашел «Глобус», а с ним и Шлыкова, в конечном-то счете.
Шлыков был тогда главным редактором несуществующего журнала. Сколачивал команду для «Холостяка», подвал этот выбивал, компьютеры покупал. Издательство, где он заправлял то ли финансами, то ли сбытом, согласилось вложиться в новый мужской журнал, нацеленный на молодых и свободных от обязательств. У них-то на журнальчики деньги имеются.
И сколько претензий! Ведь выпендриться надо. Поначалу думали назвать «Последний холостяк» (типа «застрелитесь все, а я до победного буду держаться — никому ничего не должен, никаких пут семейных, сам по себе, крутой»). Потом кого-то у них в команде (все, ясное дело, «не обремененные») осенило — быстренько утвердили логотип, из которого слово «последний» выпало естественным путем: журнал нарекли «Хоlаstяком». Ведь додуматься до этого бреда надо! Глаза сломаешь, пока прочтешь.
И такая она счастливая ходила, из «Дома и офиса» уволилась сразу, там отнеслись с пониманием, не она первая. Потом еще пару месяцев ей поминал, как она не желала спускаться от Алены, заявила в трубку: «Работу интересную на блюдечке принесли? А каемочку не заметил? Голубую?» И они обе засмеялись, он слышал, Алена тоже фыркала, дура набитая. «Дура набитая» — это он тогда себе сказал. А как он злился, когда Олька Алену на Новый год притащила! — не посмотрела, что родители придут и что вообще-то праздник семейный. Мало того, Алена привела малахольную «родственницу из Подмосковья». Олька, наивная, говорит: не скучать же им поодиночке. Да Алена с удовольствием «скучала» бы, но престарелый хахаль погряз в законных радостях и из дома вырваться мог только первого января.
Сидели все за столом, а потом Олька с Аленой пошли Степана укладывать и — нету их. Через полчаса отправился на поиски: полным ходом идет примерка шмоток. Всё, никто им не нужен. Посмотрел выразительно и дверь прикрыл. Вернулся за стол, отец уже хорош, петь порывается, мать тихо бесится. Да еще и у «родственницы из Подмосковья» рот не закрывается. Настроения никакого. Одна злость.
Спроси, к кому он Ольку больше ревнует — к Алене или к Шлыкову, не скажет. Со Шлыковым пока еще неизвестно что, увлечение, страсть, уляжется как не было. А к Алене она бежит по любому поводу, даже когда с ним, с Володиком, можно посидеть-подумать — нет, ей надо на двадцать первый этаж, «на минутку». И минутка в два часа растягивается. Причем Алена — кошка, которая сама по себе. Даже интересно было бы почитать, что она там пишет. Так ведь даже Ольке не показывает.