— Оля! Я тебе дозвониться не мог!
Стащила шапку, потянула с плеч шубейку, мягкий мех, так и хочется к щеке приложить.
— Давай.
Давненько Вовка не выползал в коридор встречать. А уж чтобы вещи принять… Что это с ним?
Отдала шубку, села на табуретку — сапоги снять. Сто лет как она их не надевала, все больше в ботинках бегает, под джинсы-то; у нее теплые такие ботинки, Вовка их «роверсами» зовет, потому что фирма «Rovers» (ну это в его духе, он еще говорит: «Битлзы», не отучишь). А сапожки ведь тоже хороши, и главное — каблучок есть.
— Подожди.
Повесил шубку, сел на корточки, потянул за язычок «молнии» на сапоге.
Молчала, смотрела на него.
— Тебя так долго не было. Я вдруг представил себе, что ты вообще не придешь.
Ну, началось нытье — как раньше, лет пять назад. В последнее время вроде как прекратил душить своей любовью, поутих, притерся. И вот — опять за старое.
— Я? Не приду?
— Останешься с этим… как его… Шлыковым.
Учуял, как кот, все учуял. Даже не по себе становится, хотя бояться нечего, хуже не будет, чем это болото.
— С чего это вдруг?
Сцены ревности Вовка до сих пор еще не закатывал. Повода, конечно, не подворачивалось, но сказано же — ревнивцы ревнуют без повода. Вот и сейчас — где повод-то?
— Не знаю. Я подумал, что мало тебе внимания уделяю, мы совсем перестали общаться, ты вечно у Алены, семьи нет… Но это не то… Я не то хотел… Я хотел сделать для тебя что-то… Быть нужным. Я же знаю, что тебе работа надоела, что ты поехать хочешь куда-нибудь… Увольняйся, а я две недели за свой счет возьму, дернем куда хочешь… К солнцу. В Тунис или Египет. Я посмотрел в Интернете, есть путевки горящие. Степке столько радости будет. А хочешь — вдвоем поедем? Хоть на неделю. Со Степкой ведь мама твоя посидит?
Поздно. Как это все поздно.
— Я не могу, Вов. Меня в «Холостяк» взяли.
— Ну скажи им, что выйдешь через пару недель.
— Вов, дай я разуюсь.
Наклонился поспешно, стянул сапоги один за другим, поставил в угол. Они упали, распахнув голенища.
— Нам номер через три недели сдавать.
Поднялась, поймала свое отражение в зеркальном шкафу: такая непривычная самой себе — в этой черной узкой юбке, блузке приталенной. И вдруг — увидела себя его, Вовкиными глазами: чужая, далекая, кораблик, от причала отошедший.
В единый вечер отдавший швартовы, погнавший веселую волну кораблик. Ей стало радостно и жаль Вовку, но тут уж не сделаешь ничего.
Она улыбнулась.
— А где Нина?
Оленька заглянула к сыну, прошла в комнату.
— Уехала.
Скис, как только она от Египта отказалась. По сообщению на автоответчике было видно: Вовку разбирало рассказать, что ж тут с Ниной приключилось. Но сейчас он потерял к этой истории всякий интерес.
— Уехала?
Уткнувшись в телевизор, вяло пояснил, что Нина встала поздно, несмотря на бегавшего Степана; съела салат и попросила взять у Алены кое-какие вещи. А потом уехала.
— А почему?
Оленьку меньше всего интересовало, почему уехала Нина. И слава богу, что называется. Но зачем-то спросила.
— Откуда я знаю. Алена прискакала часом позже, да поздно уже было. Наверно, поссорились.
Оленька с тоской подумала про сноуборды.
— А… ясно. Ты хотел мне помочь?
До половины третьего лазили по сайтам, всюду сухая информация, да и вообще непонятно, как сделать такую статью, от которой Нико челюсть уронит. У Вовки — ни единой мысли ни о форме, ни о стиле статьи. Одна идея нудней другой. А Нико ведь сказал — «агрессивная, с юмором». Пойди это Вовке объясни. В его представлении хорошая статья — это фотки досок с описанием и обстоятельная повесть о том, как этим богатством управлять. К часу он раззевался, к двум уже клевал носом.
Оленька представляла себе, как придет завтра без единой строчки. И Нико подумает: уборщицу тетю Маню в покое оставил и эту тоже оставлю… Безнадежна.
Засыпали, когда Вовка вдруг сообщил:
— А, да. Видел я Алениного хахаля. В шрамах весь какой-то. То-то она тебе его не показывает.