Эта героиня удивляла ее. Удивляла, когда повторяла своему любимому: «Я хочу того, чего хочешь ты. Меня больше нет. Только то, чего хочешь ты. Ты моя религия. Ты для меня все на свете».
«Зачем? — спрашивала себя Оленька. — Зачем…»
Они там все время твердили — быть с другим единым. Она, эта Кэтрин, говорила: «Ведь мы с тобой только вдвоем против всех остальных в мире. Если что-нибудь встанет между нами, мы пропали, они нас схватят». И тот, другой, отвечал ей: «Им до нас не достать. Потому что ты очень храбрая. С храбрыми не бывает беды». Какую ерунду он ей болтал. И еще он находил такие простые слова, слова, которых никогда не произнес бы ее Володя — он не был писателем, он не умел говорить просто и красиво. «Порой мужчине хочется побыть одному и женщине тоже хочется побыть одной, и каждому обидно чувствовать это в другом, если они любят друг друга. Но у нас этого никогда не случалось. Мы умели чувствовать, что мы одни, когда были вместе, одни среди всех остальных».
Временами Оленьке хотелось побыть одной, и она знала, что Володе обидно. И ребенка он сделал, чтобы покрепче ее привязать.
А вот у этих двоих ребенок получился случайно. И пока живот рос, они звали его «маленькой Кэтрин».
Задевает то, что тебя касается.
Примериваешь на себя, даже если это не твое.
Та, книжная, говорила, что не станет стричься до родов: слишком она толстая и похожа на матрону. Но после — непременно. Чтобы стать новой, другой: на радость тому.
Эти двое только и делали, что чирикали.
«— Милый, я так тебя люблю, что хочу быть тобой.
— Это так и есть. Мы с тобой одно.
— Я знаю. По ночам.
— Ночью все замечательно.
— Я хочу, чтоб совсем нельзя было разобрать, где ты, а где я. Я не хочу, чтоб ты уезжал. Я это нарочно сказала. Если тебе хочется, уезжай. Но только возвращайся скорее. Милый, ведь я же вообще не живу, когда я не с тобой.
— Я никогда не уеду, — сказал я. — Я ни на что не гожусь, когда тебя нет. У меня нет никакой жизни…»
Оленька не знала, хотела бы она услышать такое или нет. Вернее, она не знала, что с этим потом делать. Не знала, готова ли отрезать волосы для мужа. Не знала, будет ли ей страшно от мысли, что Володя ее разлюбит, потому что с животом она станет походить на матрону. Да и придет ли ей в голову подобная мысль?
Зато она знала другое. Знала точно, что ей не нравится называть мужа Володиком (а когда-то было по сердцу; когда-то). Володик: похоже на воздушный пузырек, оторвавшийся от дна наполненной водой ванной. Буль — и нет его. Знала: ей не хотелось, чтобы володики присасывались к ее жизни, как к своей собственной. Ей не хотелось, чтобы муж покупал ей прокладки. Хотелось, чтобы говорил: «Им до нас не достать. Потому что ты очень храбрая. С храбрыми не бывает беды». Пускай это ерунда и храбрые тоже умирают. Ей хотелось именно этого.
Но этого не было.
Наверно, все произошло оттого, что Оленька в глаза не видела ни одной Кэтрин. Помимо той, что сидела напротив…
Книга, начатая в пятницу вечером, была закончена в субботу к полудню.
Володик уехал с маман по делам и потом еще собирался заскочить на рынок. Живот у Оленьки пока не наблюдался, но ей уже запрещалось поднимать больше полутора килограммов и ходить дальше парка, начинавшегося через дорогу от дома.
Оленька, конечно, поехала бы к подруге Женьке, но в метро ее начинало мутить.
Осталась дома, читала, смотрела за окно на остывший парк, прикрывшийся сетью лысых веток, на проплешины газонов, где пожухлая трава уже сплелась с землей и подгнившими листьями. Дурацкая промозглая погода. Гуляющих в парке наплакал кот. Пожилые пары под ручку или тетки с детьми. Оленька поймала себя на мысли, что есть что-то, о чем ей не хочется думать. И сразу — перескочив через это «что-то»: и ей суждено вскоре ходить по темным дорожкам, между голых деревьев с мерзлыми ветками. У него к тому времени будет имя.
В отличие от Оленьки, Кэтрин, если не врет книжка, была храброй и ни разу не сказала, что боится рожать.
Оленьке пришло в голову, что кикимора, сидящая напротив нее, вовсе не кикимора. Это та же Кэтрин, только очень, очень старая. Сколько ей сейчас — уж не меньше сорока пяти. Оленьке казалось, что сорок пять — это слишком много. Вернее, это много, когда у тебя никого нет.
Хомяков сказал, что у Кэтрин нет мужа и детей тоже нет. Зато есть полусумасшедший отец, а мать умерла. Поэтому она уходит на работу каждый день, дома можно чокнуться.
Оленька подумала, что эта, нынешняя Кэтрин, когда-то тоже резала волосы, творя свое маленькое волшебство, и говорила «Я хочу быть тобой», да жизнь такая гнусная штука. Чем дальше по ней, тем глуше отклик, кричи не кричи. Даже эхо уже не хочет быть тобой.