— Ну что? С ложечки тебя покормить? — улыбается: она уже вторую виноградину роняет. Кто виноват, что они такие юркие.
Он берет у нее из рук пиалу, отставляет свою. И снова — это ощущение: Нико не за компьютером, не за рулем, а здесь, в мерцании свечи, в наполовину расстегнутой кремовой рубашке, как странно. Можно поднять руку и провести ладонью по волосам. Но нет — еще рано. Для нежности еще рано — пока тут место только ласке да страсти. Нежность сродни близости, а близости пока нет. Близость — не катание по кровати; близость — найденное слово, точное слово, которое отзовется там, далеко внутри, войдет иглой в сердце. Был человек, который знал такие слова, — она бежала от него, трусиха. И к кому убежала — к Вовке. Какая глупость.
Она ловит губами дольку мандарина в белых хлопьях, прихватывает зубами ложку. Глаза у Нико смеются:
— Я так сыновей кормил когда-то.
— И… никого больше?
— Хочешь быть единственной в своем роде? Нет, больше никого.
— Знаешь… приятно все-таки это слышать: «больше никого». — Она улыбается. — А в чем я еще уникальна?
Нико ставит пиалу на ночной столик, откидывается на подушку.
— Я уже думал об этом. Какая-то ты… Как сказать… Тебе хочется сильных чувств, но ты их боишься. Вернее, себя боишься. Потому что тебя понесет. И это создаст массу неприятностей окружающим.
— Тебе создаст?
— Я ведь тебя окружаю. Значит, да. Я готов тебе помочь, но потом всем будет трудно.
— То есть ты меня не хочешь?
— Ну как ты могла… — Он притягивает ее к себе, он целует ее, и — больше ни слова, только тяжесть его тела, и это не оставляющее удивление: неужели… Нико? Выгнуться, пропуская платье вверх: оно бежит по вскинутым рукам и отлетает прочь. Зеленые тюльпаны с долгими стеблями — они еще здесь, их пока не сорвали, не отбросили. И ей внезапно жаль с ними расставаться. Нико отрывает ее тело от простыни, скользит ладонью по спине, останавливается — там, где металлический язычок цепляется за скобочку; пальцы пытаются разъединить их — скобочку, язычок, все такое микроскопическое, неудобное.
— Оставь.
Пальцы медлят, потом скользят мимо — спасены, не сорвут вас, не скомкают, лепестки, листья, стебли.
Ольга тянет с плеч расстегнутую кремовую рубашку. И дальше — до головокружения близко незнакомое тело, рубец возле ключицы, тело, что станет любимым, и это — Нико? Нет, нет, только не мусолить имя, затрепанное дальними и пусть даже ближними, не Нико, нет.
— Николай…
Обмен взглядами, улыбками. И затем — уже без преград — друг другу навстречу, быстрее, как можно быстрее, сливая воедино две гигантские тени на стене, расплескивая дыхание, вырываясь из опостылевших рамок в новую жизнь.
— Интересно, здесь можно курить?
Она проветрит, когда он уйдет.
Николай стряхивает пепел в пустую пиалу, в остатки белых хлопьев. Ольга лежит на спине, смотрит на стену, на тени.
— А я волка умею делать.
Она поджимает указательный палец (глаз), сгибает большой (ухо), отводит мизинец (рот). На стене щелкает беззубой пастью морда.
— Это ж собака.
— Нет, волк. А ты мог бы не позвонить мне?
Как множество женщин, Ольга любит, сблизившись, вспоминать, как все начиналось.
— Сегодня?
Они только сегодняшним днем и умеют мыслить, мужички.
— Сегодня! — передразнивает Ольга. — В конце декабря! Когда работу предлагал.
— А, да. У нас с корректором не сложилось.
— Не сообразила дама шарахнуть монтировкой по окну?
— Это был парень. Просто не сошлись… характерами.
— Мужчина-корректор?
— Бывает.
— А я давно хотела спросить, откуда ты мой телефон взял? С какой из моих «прошлых работ»?
— Издательство «Глобус» тебе что-то говорит?
Ольга кивнула.
— Мне тебя порекомендовали, еще когда ты там работала. Я тогда тоже корректора искал, но потом не понадобилось.
— А кто телефон дал?
— Кэтрин. Помнишь такую?
— Ты Кэтрин знаешь? А я о ней недавно вспоминала! Не в курсе, что с ней сейчас?
Затянулся, потушил окурок: раздавил в пиале.
— Понятия не имею. Мы с ней плохо расстались.
— Расстались?..
— Да я все потом думал — зачем начинал.
Приподнялась на локте:
— Постой… Ты… Коля?
— Не понял. Ты меня за Петю принимала?
— Ты Коля… Какая же я дура… Почему я сразу не…
— Мышонок, в чем дело?
Попробовал обнять, но она руку оттолкнула.
— «Мышонок»? Мы-шо-нок. А ведь точно… Она мне говорила — ты ее тоже мышонком называл. Ты нас всех мышатами, да? Я не люблю животные клички.