перешедшие снова в потасовку.
- Нам надо ввести должность кума, -
предложил президент.
- ??
Первым опомнился премьер - министр,
почуявший угрозу своим полномочиям.
- Как кума? Да ни в одной демократической
стране... - начал с пафосом премьер - министр.
- Правильно, - ласково подтвердил
президент. - А с чем мы придем в Европу? -
будущая элита ошарашенно молчала. - С чем? -
Лаврентий Петрович обвел тяжелым взглядом
собравшихся. - Не знаете? Так я вам скажу. Это
будет нашим "ноу хау". - Взгляд его подобрел. -
Европа еще нам спасибо скажет.
- Может все-таки лучше заместителя? -
слабо возразил премьер.
- Отсталый ты человек, Пустобрехенко, и
мысли твои совковые, - в голосе президента
прозвенел металл, - разве таким должен быть
премьер-министр демократического государства?
- Я, что...я ничего, я думал...
- Здесь есть кому думать, - оборвал
Лаврентий Петрович. Что такое Заместитель? А
кум, это кум.
Присутствующие одобрительно загудели.
- Прошу выдвигать предложения, -
смирился с поражением премьер, - на должность
кума.
- Первого кума, - поправил президент.
Глаза не получивших еще никаких
должностей радостно заблестели.
- Правильно, - воскликнул один из них, -
разве кум должен быть один?
- Поэтому не будем торопиться с
конкретными фамилиями, тут надо крепко
подумать, - подвел итог Лаврентий Петрович.
2
Теперь для того, чтобы покинуть Мочалки,
требовался загранпаспорт, а поскольку получить
его было негде, проблема эмиграции решилась сама
собой Нашлись, правда, непонятливые, но
мгновенные репрессии к оставшимся
родственникам остудили горячие головы. Народ
притих.
Расстояние до райцентра, как
свидетельствовала табличка на выезде из села,
составляло 36 км. После принятия акта о
Независимости старая табличка с позором была
убрана, а на ее месте воздвигли массивное
металическое сооружение. Разработкой
конструкции и установкой руководил лично
Лаврентий Петрович. Внешне сооружение
напоминало унитаз с новомодным прямоугольным
бачком, несколько приподнятым над рабочей
поверхностью. Такой унитаз Лаврентий Петрович
совсем недавно установил у себя дома и очень им
гордился.
В верхней части сооружения несмываемой
краской специально приглашенный художник,
Лаврентий Петрович на этот раз не поскупился,
четкими буквами вывел
До Брюсселя З126,2 км.
До Вашингтона 9545,7 км.
Европа, мы с тобой.
На торжественном открытии Лаврентий
Петрович назвал данное событие эпохальным и
сравнил его с открытием Америки Колумбом.
- Путь к воссоединению с Европой
открыт, - сказал он.
Среди собравшихся воцарилась эйфория,
выдвигались самые грандиозные проекты, от
привлечения инвестиций до строительства
суперроскошного платного туалета,
международного аэропорта с лизингом
современных лайнеров и открытием авиалиний
Мочалки - Брюссель, Лондон, Вашингтон.
Дав присутствующим выговориться,
Лаврентий Петрович еще раз заклеймил северного
соседа, как источник толитаризма и угрозу
независимости нашего государства. Припомнил
все: и зажим демократии, и игнорирование
национальных интересов Мочалок, и голодомор
30-х годов, и даже надорванное здоровье
руководящих кадров. Особенно возмущенно звучал
его голос, когда он вспоминал, как жалкий и
беспомощный стоял в былые времена на ковре в
кабинете секретаря райкома, а тот его чехвостил и в
хвост и в гриву. Спасало Лаврушу только то, что в
такие моменты он умел отключаться. Глядя
преданными глазами нашкодившей дворняги на
рычащего сенбернара, он мысленно менял себя с
ним местами. Его подхватывал полет фантазии. До
слуха, как бы издали доносились слова секретаря,
но сознание их не воспринимало, наоборот, оно
выдавало перлы, до которых тому еще расти и
расти. И чем более замысловатые эпитеты
срывались с молчащих губ Лаврентия Петровича,
тем преданнее становились его глаза. Выходя из
высокого кабинета после таких разносов он не мог
понять одного: от унижения, или удовольствия его
трусы становились влажными, а от него исходил
такой запах, что секретарша брезгливо зажимала
нос. За это он ее тоже ненавидел.
Впрочем, здесь Лаврентий Петрович
первопроходцем не был. Коньяком не пои и икрой
не корми, дай только нашим новоиспеченным
вождям обгадить прошлое, особенно тем, кто в нем
же так искренне учили нас жить. "Уж как мы
старались, живота не щадили, - говорят они, глядя
с экранов на зрителей ясными, чистыми глазами, -
но система была не та, нехорошая была система. А
если уж кто-то, где-то порой, то мы об этом и сном
не видели и духом не слышали. Хатынка в какой-то
занюханной Швейцарии? Это, когда уж совсем
припрут к стенке, - то вона же така маленька, шо и
говорить не стоит."
В девственном, первосданном виде монумент
простоял не долго.
Буквально через несколько дней рано утром
один из жителей села, история его фамилию
умалчивает, как впрочем и фамилию того, кто
первый заметил схожесть сооружения с известным
изделием сантехники, выйдя на околицу,
остановился, как вкопанный. Поверх красивых
оранжевых букв, наискосок красовалась черная
надпись: "Лавруша! Свою Европу засунь в Ж..."
Последняя буква в сделанной надписи выглядела
настолько огромной и безобразной, что у первого ее
зрителя задрожали колени.
Он испуганно оглянулся окрест, повернулся и,
нетвердо ступая на ставшие ватными ноги,
засеменил прочь. Пройдя десяток шагов помимо
воли повернул голову назад. Надпись не исчезла,
огромная буква бесстрастно смотрела ему в спину.
"Свят, свят, - прошептали его губы, - неужто
нечистый постарался?"
Спустя несколько часов народ потянулся к
монументу. Богобоязненные старушки увидев
надпись истово крестились, а отойдя прочь
делились с непосвященными: "Чудо, великое чудо
явил нам господь." К полудню новость дошла до
администрации президента. Хорошо зная взрывной
характер и мстительность Лавруши, никто не брал
на себя смелость сообщить Самому о святотатстве.
Долго спорили, но, в конце концов решили
проблему мудро, по государственному. Кто еще,
кроме кума, должен взять на себя всю
ответственность вместе с риском за сложившуюся
ситуацию.
Отрядили гонцов. Первого кума нашли
быстро, но, как объяснила жена, он вряд ли
проснется раньше вечера, поскольку всю ночь
изготовлял продукт, а утром его дегустировал. Она
даже провела их в комнату. Окна в ней были
зашторены, но можно было различить на смятой
кровати белесую фигуру в семейных трусах от
которой доносился едкий аромат продукта и
мощный храп, в такт которому подрагивали
занавеси на окнах.