От чего-то Миле сейчас отчаянно хочется сделать Каменеву больно. Как смеет этот человек что-либо говорить о семье, в то время как сам бросил ее в самый трудный период жизни.
— Не думал, что ты настолько дальновидна, что уже тогда могла предвидеть мой успех, — смеется Каменев.
Мила смущается, напускная уверенность дает трещину. Так всегда происходило рядом с этим мужчиной, и даже теперь, когда она стала взрослее и увереннее, он все равно умудряется заставить ее щеки заалеть. Поэтому девушка пропускает предыдущую реплику мужчины мимо ушей.
— Я все думаю и никак не могу понять, — Милена надевает холодную маску, которую она обычно носит в «Империале». — Чего ты хочешь, Лёнь? — лицо становится серьезным, бровь надменно поднимается. — Не я начала эту игру, хоть я и заинтересована в том, чтобы вытащить из тебя эксклюзив. Это ты настоял на том, чтобы интервью брала я, — она хмыкает. — Ты спланировал нашу встречу в Москве, заранее позаботившись о том, чтобы нам никто не помешал. И ты вытащил меня в Италию.
— Ты никогда не задумывалась, почему я назвал свою компанию «Миллениумом»?
— Неужели из-за большей любви ко мне? — надменно хмыкает Мила.
— В тот день, когда ты попыталась провести что-то похожее на интервью, ты спросила о том, что стоит за моим успехом. Я тогда тебя поправил…
— Да, ты намекнул, что это человек.
— Да. И этот человек — ты, — со спокойствием, присущем лишь ему, продолжает Каменев, вальяжно покачивая напиток в своем бокале. — И, разумеется, твой ублюдок-папаша, — последние слова он как будто сплевывает.
— Не смей…
— Не перебивай, красивая. Ты ведь хотела эксклюзив. Назовем это разоблачением, — ухмыляется мужчина, опасно подмигивая.
Сейчас Каменев похож на хищника. Каждое его движение наполнено ленивой грацией, надменной самоуверенностью и абсолютным превосходством. Он говорит, растягивая фразы, делая между ними долгие высокопарные паузы, которые так ненавидит Мила.
— Когда я начал строить свою империю, как любят ее называть твои коллеги, у меня была лишь одна цель — чтобы ты узнала о моем успехе. Чтобы из каждого утюга кричали о том, чего мне удалось добиться. Я спал меньше, чем все остальные, работал больше и каждый божий день думал о том, как я ненавижу твою проклятую семейку.
— Что ж, хоть что-то общее в прошлой жизни у нас да было, — вздергивает подбородок Милена.
— Не поверю, что ты ненавидела своего отца. Какие бы гадости он ни творил, ты всегда находила в себе мужество его простить.
— Я ненавидела его ровно в тот момент, когда узнала, что он предложил тебе крупную сумму денег. Но, когда увидела твою подпись в расписке… Все стало на свои места.
— Брось, Мила, — рявкает Каменев. — Ты сама все испортила.
— Я? — ей кажется, что сейчас она задохнется от негодования. — Ты променял меня на это, — Милена встает с дивана и разводит руками. — Ты бросил меня на восьмом месяце беременности ради наследства своего дедушки. Я не хочу копаться в прошлом. Поэтому с твоего позволения пойду спать.
Девушка поправляет уложенные волосы и разворачивается, чтобы уйти. Но низкий голос Лео заставляет ее остановиться.
— Я думал, что если позволю тебе провести с ней время, ты поймешь, какую ошибку натворила в силу своей юности, — когда Каменев отодвигает в сторону пузатый бокал, звук скрежета «рокса» по стеклянному столу заставляет Милу скривиться. — Черт возьми, Милена, да она же твоя копия!
— Ты пьян, — холодно произносит девушка. — Советую выспаться перед интервью, чтобы по федеральному каналу не светиться с отеками.
— Или ты просто боишься, что твои опасения окажутся реальностью? — хмыкает мужчина.
Мила все еще стоит к нему спиной, ее плечи то поднимаются, то опускаются. Дыхания катастрофически не хватает. Ей кажется, что еще немного, и она потеряет сознание. Что несет этот человек?
— Я не советую со мной играть, Каменев, — резко развернувшись на каблуках, цедит Мила. — В моих силах закапать твою репутацию раз и навсегда. И пускай даже это будет стоить мне моей.
— И тогда Эмилия узнает, что ее родная мать отказалась от нее при рождении. Дерзай.
Глаза Каменева обжигают холодом, тело напряжено, а губы сжаты в тонкую полоску.
Мила какое-то время молчит. Смотрит на него зверем, глаза стеклянные. Ей хочется вцепиться в это беспринципное лицо ногтями, наорать на него, сказать, чтобы больше никогда не смел издеваться над ней.
— Моя дочь умерла, — сухо произносит девушка. — Роды шли восемь часов. А меня два дня откачивали в реанимации.
— Хватит врать, Милена, — поморщился Лео. — Я видел отказ от ребенка, подписанный твоей рукой.