— Александр Васильевич, позвольте! — и протягивал руку к тарелке.
— Я есть хочу, Прошка!
— Не приказано.
— Кто не приказал, Прошка?
— Фельдмаршал.
— О, фельдмаршала надобно слушаться! Помилуй бог, надобно! — И переставал есть.
Дозволяя в обыденной, походной обстановке многие вольности в костюме, Суворов при поездках во дворец одевался всегда особенно тщательно.
— Смотри, Прошка! — говорил генералиссимус своему камердинеру. — Еду к матушке царице, так все ли в порядке? Это ведь не то что идти на Измаил или на Прагу!
Суворов спросил одного из лучших своих генералов, Михаила Андреевича Милорадовича:
— Знаешь ли ты трех сестер?
— Знаю! — отвечал Милорадович.
— Так, — подхватил Суворов, — ты русский, ты знаешь трех сестер: Веру, Надежду и Любовь. С ними слава и победа, а с нами Бог!
После знаменитого сражения у Нови, в котором был разбит и пал главнокомандующий республиканской армией генерал Жубер, сардинский король прислал Суворову несколько знаков ордена Маврикия и Лазаря для раздачи особенно отличившимся офицерам и между прочим низшую степень ордена камердинеру фельдмаршала Прошке за сбережение здоровья великого полководца. Раздав ордена менее отличившимся лицам, Суворов спросил коменданта своей главной квартиры Ставрокова:
— Что говорят в армии?
— Говорят, что ваше сиятельство раздали ордена плохим офицерам, — доложил Ставроков.
— Да ведь и орден-то плох, — заметил Суворов.
Победы Суворова в Италии встревожили французское республиканское правительство. Им было назначено два миллиона ливров в награду тому, кто привезет голову русского полководца.
Узнав об этом, Суворов велел привести одного из пленных французов, объявил ему, что дарует свободу, и добавил:
— Желаю тебе счастливой дороги: не забудь только объявить своей Директории, что очень дорого оценили мою голову. Ведь у нее и денег таких нет. Скажи Директории: я постараюсь сам принести к ним мою голову вместе с руками.
Суворов любил, чтобы каждого начальника подчиненные называли по-русски, по имени и отчеству. Присланного от адмирала Федора Федоровича Ушакова иностранного офицера с известием о взятии Корфу он спросил:
— Здоров ли друг мой Федор Федорович?
Немец стал в тупик, не зная, о ком спрашивает полководец. Тогда ему шепнули, что об Ушакове, и он, как будто очнувшись, сказал:
— Ах да, господин адмирал фон Ушаков здоров.
— Возьми к себе свое фон и раздавай кому хочешь, а победителя турецкого флота на Черном море, потрясшего Дарданеллы и покорившего Корфу, называй Федор Федорович Ушаков! — вскричал Суворов с гневом.
Однажды среди разговора с графом Ростопчиным, и когда тот — по собственному уверению — обратись весь в слух и внимание, Суворов вдруг остановился и запел… петухом.
— Как это можно! — с негодованием воскликнул вельможный граф.
— Поживи с мое — запоешь и курицей, — ответил полководец.
Раз на придворном балу, желая оказать внимание фельдмаршалу, государыня спросила:
— Чем потчевать дорогого гостя?
— Благослови, царица, водкой, — попросил Суворов.
— Но что скажут красавицы фрейлины, которые будут с вами разговаривать? — заметила Екатерина II.
— Они почувствуют, что с ними говорит солдат.
Суворов уверял, что у него семь ран: две получены на войне, а пять при дворе, и эти последние, по его словам, были гораздо мучительнее первых.
Один офицер, которого Суворов очень любил и уважал как храброго воина, был очень несдержан на язык, чем нажил себе таких врагов, что и служить ему стало невмочь.
Как-то Суворов позвал его к себе, закрыл дверь и как чрезвычайный секрет сказал ему о том, что у него имеется очень опасный враг, который на каждом шагу ему вредит и мешает.
Офицер сказал, что не знает, о ком и думать, тогда Суворов подошел вплотную к офицеру и шепнул ему:
— Высунь язык!
Тот послушался.
Суворов, показывая на его язык, сказал:
— Вот он! Вот кто твой самый лютый враг.
На совет осматривавшего его доктора поехать на целебные воды полечиться Суворов раздраженно ответил:
— Помилуй бог! Что тебе вздумалось? Туда посылай здоровых богачей, прихрамывающих игроков, интриганов и всякую сволочь. Там пусть они купаются в грязи, я же истинно болен. Мне нужна молитва, в деревне изба, баня, кашица и квас.