— Князь Василий Лукич, ты знаешь, чей это портрет?
— Знаю, матушка государыня!
— Чей он?
— Царя Ивана Васильевича, матушка.
— Ну так знай же и то, что хотя баба, да такая же буду, как он: вас семеро дураков сбиралось водить меня за нос, а я вас прежде повела, убирайся сейчас в свою деревню, и чтоб духом твоим не пахло!
Однажды за столом с фаворитом царицы Анны Иоанновны Бироном и князем Куракиным, только что возвратившимся из-за границы, императрица, выкушав бокал вина и подавая оный князю Куракину, спросила:
— Вам почти все европейские вина известны — каково это?
Куракин по неосторожности обтер бокал салфеткой. Государыня, покрасневши от гнева, сказала:
— Ты мной брезгуешь! Я тебя выучу, с каким подобострастием должно взирать на мою особу.
Бирон, щадя Куракина, сказал:
— Помилуй, государыня! Он сие сделал неумышленно, а следуя иностранным обычаям.
Раз в знойный день герцог Бирон, гуляя в Петербурге с шутом Антонио Педрилло, почувствовал сильную жажду и на предложение Педрилло достать свежей воды отвечал:
— Вода разгорячает еще более. Принеси-ка лучше бутылку вина.
Уверяя, что вино охлаждает, герцог осушил уже две бутылки и посылал шута за третьей.
— Нельзя, ваша светлость, — возразил тот.
— Это почему?
— Боюсь, что, много прохлаждаясь, изволите замерзнуть!
Одна балерина, прозванная скелетом грации, танцевала в балете с двумя партнерами — обожателем и мужем.
— Две собаки, — заметил придворный шут Педрилло, — дерутся за одну кость.
Бирон назначил шуту Педрилло пенсию в двести рублей. Спустя некоторое время шут опять явился к герцогу с просьбой о пенсии же.
— Как, разве тебе не назначена пенсия?
— Назначена, ваша светлость. Благодаря ей я имею что есть. Но теперь мне решительно нечего пить.
Герцог улыбнулся и снова наградил шута.
Однажды фаворит Анны Иоанновны Бирон спросил придворного Кульковского:
— Что думают обо мне россияне?
— Вас, ваша светлость, — отвечал он, — одни считают богом, другие сатаной и никто — человеком.
Молодая и хорошенькая собою дама на бале у герцога Бирона сказала во время разговоров о дамских нарядах:
— Нынче все стало так дорого, что скоро нам придется ходить нагими.
— Ах, сударыня! — подхватил придворный Кульковский, — это было бы самым лучшим нарядом.
Герцог Бирон послал однажды Кульковского быть вместо себя восприемником от купели сына одного камер-лакея. Кульковский исполнил это в точности, но когда докладывал об этом Бирону, то сей, будучи чем-то недоволен, назвал его ослом.
— Не знаю, похож ли я на осла, — сказал Кульковский, — но знаю, что в этом случае я совершенно представлял вашу особу.
Известный генерал Д. на восьмидесятом году от роду женился на молоденькой и прехорошенькой немке из города Риги. Будучи знаком с Кульковским, писал он ему из этого города о своей женитьбе, прибавляя при этом:
— Конечно, я уже не могу надеяться иметь наследников.
Кульковский ему отвечал:
— Конечно, не можете надеяться, но всегда должны опасаться, что они будут.
ЕЛИЗАВЕТА ПЕТРОВНА. Ученый Ломоносов, прусский король Фридрих II, Сумароков, Барков, Шувалов и другие
Камергер Елизаветы Петровны Петр Иванович Шувалов, заспорив однажды с Ломоносовым, сказал сердито:
— Мы отставим тебя от академии.
— Нет, — возразил великий человек, — разве академию отставите от меня.
— Государыня Елизавета Петровна, — сказал генерал-полицмейстер А. Д. Татищев придворным, съехавшимся во дворец, — чрезвычайно огорчена донесениями, которые получает из внутренних губерний о многих побегах преступников. Она велела мне изыскать средство к пресечению зла: средство это у меня в кармане.
— Какое? — вопросили его.
— Вот оно, — отвечал Татищев, вынимая новые знаки для клеймения. — Теперь, — продолжал он, — если преступники и будут бегать, так легко их ловить.