Видимо, болота время от времени разливались, иначе зачем бы к передней двери пристраивать такой высокий пролет деревянной лестницы. К дому с обеих сторон прилегали огороды, когда-то разбитые для выращивания овощей и зелени, а теперь по большей части подтопленные и заросшие камышами. Даже в теплом свете лампы дом выглядел угрюмым, со своими отвесными стенами, острыми углами и длинными узкими прорезями окон. Но стоило смотрительнице открыть дверь, как изнутри пахнуло теплом. На широком кухонном столе обнаружились корзина с провизией и инструкция, как пользоваться духовкой (джентльменам вечно невдомек, как). Сейчас духовка была разожжена и в доме горели все лампы.
– Корзины вам должно хватить, но милях в двух отсюда есть деревня, – сказала смотрительница. В ярком свете она казалась такой водянистой, что могла бы в любой момент испариться. Они с мужем одинаковым жестом указали за печку, являя странную синхронность в движениях. – Карты вон там, сбоку.
– Вон там, сбоку, – эхом отозвался ее муж.
– Ну что, – сказала смотрительница, и оба снова как по команде просияли в сторону Мори. – Мы пошли, а вы оставайтесь!
Таниэль поблагодарил их и проводил до порога. Шесть все еще торчала на дворе, выписывая в воздухе бенгальским огоньком свое имя.
Вскоре смотрительница с мужем скрылись из вида, только кружок света от их фонаря постепенно удалялся в сторону пристани. Сев в лодку, они сразу же запели. Ох и необычная то была песня, жутковатая и потусторонняя, и затянули они ее враз, точно повинуясь чьему-то знаку. Таниэль не понимал ни слова, но что-то в глубинах его естества распознало этот язык. Что-то древнее и первобытное звучало в этой песне.
Таниэль взглянул на Мори.
– Какие они душечки. Можно подумать… лет сто просидели в чулане, живой души не видя.
Мори засмеялся, и у Таниэля кольнуло сердце, ведь обычно Мори бывало ох как нелегко рассмешить.
– Зато какие приветливые, прямо куда там.
Таниэль пошел на двор загнать в дом Шесть, потому что уже сильно похолодало и с неба сыпались хлопья снега. Вернувшись с Шесть на кухню, Таниэль застал Мори возле открытой духовки. Тот словно в трансе наблюдал, как язычки пламени пляшут на угольях в топке.
– Ты как, в порядке? – спросил встревоженный Таниэль.
– Все приглядываешься, не впаду ли я в истерику? – Мори поднес руку поближе к огню. – Может, ее сейчас обожжет, а может, нет. Видишь, а мне и дела никакого. Совсем. Разве не поэтому многие люди без всякой боязни играют с морем? Они попросту не могут помнить, каково это – утопнуть, если слишком заиграешься. Для этого надо самому попробовать: умереть там, утопнуть или обжечься. А иначе никак. Ты вот, например: тебе ведь кажется, что ты никогда не умрешь, что ты бессмертен, да?
Таниэль рассмеялся и поставил на огонь чайник.
– А все-таки можешь ты объяснить, почему твой дар здесь не действует? – спросил он.
– Нет, не могу. Но такое впечатление, что… – Мори склонил голову набок, – вроде как такие места отрезаны от остального мира. Есть еще другие. И всегда это маленькие уголки: несколько квадратных миль там, несколько – тут. Одно такое есть в России. Еще несколько – в Гималаях. А почему оно так, не знаю.
Таниэль оглянулся на него, не веря своими ушам: лишившись пророческого дара, Мори заговорил с акцентом. И как иначе? Мори прожил в Англии всего несколько лет, а чтобы с японского переучиться на беглый английский или с английского на японский, лет десять, почитай, требуется, никак не меньше. Таниэль отлично усвоил это; на себе, можно сказать, испытал. Он-то думал, у него неплохо получается, но стоило кому-то заговорить с ним о политике, единственное, на что сподобился его разум, – ляпнуть, что ему нравятся осьминоги.
Шесть тем временем не сводила глаз с камина. Поскольку печка давала достаточно жара, камин не разжигали. Через дымоход на него уже падал снег.
– Тут в топке дохлая кошка, – сообщила Шесть. – Можно я ее потрогаю?
Таниэль приготовился узреть нечто ужасное, но в топке среди золы виднелся всего лишь свернутый колечком скелетик.
– Не тревожь его. Неспроста его тут положили. Здешние жители испокон века так делают, чтобы отгонять ведьм.
– Испокон века – это в смысле пару последних недель? – уточнила Шесть.