Его приводят пред очи хозяина дома.
Мистер Уилт насупившись взирает на него из-за письменного стола. Пембл кланяется, изображает на лице угодливую улыбку. Мистер Уилт впивается в него ледяным взглядом.
– Никаких глупостей, – говорит мистер Уилт. – Не трогать, не пялиться, не тереться у гроба. Миссис Уилт угодно думать, что наша дорогая усопшая дочь достойна благоговейного поклонения, но я-то знаю, как моя дорогая Лили действовала на окружающих. А больше всего – на прощелыг вроде вас.
Пембл глубоко шокирован подобным приемом. Его лицо вспыхивает жарким румянцем до корней ухоженной бородки.
Мистер Уилт доволен произведенным эффектом.
– Да, и сделайте несколько фото толпы скорбящих, так сказать, для потомков.
– Толпы скорбящих, сэр?
– Мы откроем двери для желающих проститься в девять. Шевелитесь, шевелитесь.
Перед дверями в гостиную Пембл видит мольберт, на нем в золоченой рамке страница из вчерашней вечерней газеты с некрологом Лили Уилт. Некролог написан маститым писателем и частым гостем на обедах у мистера и миссис Румольд Уилт. Маститый писатель с большим чувством живописал приливы восхищения, кои испытывал, взирая на покойную. При жизни мисс Лили Уилт была прехорошенькой. В смерти она чудо как прекрасна. Лик ее пленяет красотой печальной и возвышенной. И загадочным выражением. Естественные процессы пощадили изысканную прелесть ее бренной оболочки.
Маститый писатель призывает узреть в покойной мисс Уилт источник вдохновения для живых: совершенство возможно даже в смерти! Помещенные тут же поэтические строки уподобляют Лили поникшему головкой подснежнику, приютившейся в гнездышке голубке, мечтательному агнцу.
Положительно, подобное зрелище заслуживает, чтобы на него посмотреть.
При виде покойной глаза Пембла увлажняются слезами. А ведь до сего момента Пембл не плакал ни разу в жизни, даже младенцем, даже когда только явился на свет.
Но не печаль исторгает из его груди слезы, не страх и даже не скорбь. Пембл, хоть и молод, достаточно повидал на своем веку покойников. Совсем крошек в украшенных кружевами гробиках. Благородных старцев, упокоившихся с миром. Уважаемых столпов местного общества. Подкрашенные и бережно уложенные покойники напоминают парадные серебряные ложки, хранимые в семейном буфете для воскресных трапез.
Так что нет, Пембл проливает слезы в умильном изумлении.
Его зрение туманится, отчего картинка перед глазами плывет и даже одевается сиянием. Пембл подкручивает колесики в одном из хитроумных механизмов фотокамеры и снова изучает объект съемки. До него не сразу доходит, что вовсе не в фотокамере что-то разладилось, дело в нем самом.
И теперь он рассматривает свой объект не через объектив, а собственным невооруженным глазом.
Ореол золотистых вьющихся локонов, узкое, утопающее в белом одеянии тело. Руки молитвенно сложены на груди, точно у мученицы. А лицо – навечно упокоенная святая! Нет, пожалуй, не совсем святая. Ибо в линии ее рта проступает тень всезнающей улыбки, а пухлые, капризно надутые губы источают чувственность (святые мученики обычно тонкогубы, уголки их ртов имеют склонность скорбно загибаться книзу).
Горничная Нэн Хоули смотрит в окно. Она дожидается, пока фотограф закончит свою работу, чтобы снова распустить бархатные портьеры (густо-малиновые, с кистями, тяжеленные – весят раз в восемь больше нее самой) и превратить белый день в гостиной в ночь. Потом она должна снова раскатать на полу ковер, занять положенное ей место и клевать головой в поклонах перед толпой безмозглых остолопов, которые припрутся в рассуждении поглазеть на покойницу в ящике. Ей велено тотчас же звать лакея, если кто-то из них впадет в исступление чувств. После она должна разжечь во всех каминах огонь, собрать на стол обед для прислуги, послушать, как певцы исполняют рождественские гимны, глотнуть чего-нибудь и съесть кусочек инжирного пудинга, как-никак Рождество на носу, и все такое.
Пембл выуживает из кармана носовой платок, промокает потное лицо. Он исходит потом, хотя в гостиной холодно. Прямо Арктика. Хотя через оконные стекла незанавешенных окон проникает медовое тепло от косых лучей зимнего солнца и жарко горит сотня белых конических свечей.