Сумеет ли он передать неземную красоту Лили Уилт?
В мансарде, где он занимает две комнаты, Пемблу отравляют жизнь неизбывные запахи вареных потрохов и лука, как и косые, безалаберно разновысокие скаты потолка. В этом своем жилище он приспособился вжимать голову в плечи, поскольку часто стукается головой и все никак не привыкнет ни к острым углам наклонных потолочных балок, ни к шатким половицам. Меньшую из комнат он приспособил под фотолабораторию.
Это здесь он проявляет сделанные снимки.
Фотографическая бумага затуманивается. Химикаты клубятся в ванночке.
И вот, как проблески рассвета, появляется образ!
Пембл вглядывается в фотокарточку. Лилии клонятся в вазах. Свечи мерцают. Прекрасное мертвое тело покоится…
Погодите-ка!
Пембл хватает увеличительное стекло, включает газовый рожок и при свете внимательно исследует изображение.
Прислонясь к каминной доске, уставившись мертвыми глазами в объектив, криво усмехаясь, стоит…
Наверняка это игра света. Или химикаты вдруг выкинули фокус?
Да нет, это она. Маленький, совершенной формы нос, слегка вздернутый, полные губы, нимб белокурых волос!
Лили Уилт.
И все же не совсем Лили Уилт.
Пембл делает медленный глубокий вдох. Увеличительное стекло в его руке дрожит. Он видит прекрасное лицо, видит грациозное тело. Но сквозь это прекрасное лицо и грациозное тело он видит бронзовые с позолотой часы и полную лилий вазу на каминной полке.
Пембл возвращается в особняк на Ганновер-сквер. Продирается сквозь толпы зевак и отвоевывает себе место на парадном крыльце, где признается дворецкому, что ввиду превратностей и деликатностей фотографического процесса с первого раза не удалось получить достойное изображение мисс Уилт.
Пембла приводят пред очи хозяина дома.
Пембл отвешивает поклон и жалко улыбается. Мистер Уилт поднимает голову и сверлит его взглядом. Выслушивает извинения Пембла. Ввиду репутации «Стерджа и сыновей» (избранный поставщик фотографических услуг разного рода знати и благородным особам) ему позволен еще один сеанс фотографирования.
– Но это в последний раз, Пембл. Я не допущу, чтобы прощанию чинились помехи. Люди прибывают из самых далеких краев, чтобы увидеть нашу дорогую усопшую Лили.
Пембл рассыпается в благодарностях.
Мистер Уилт что-то рявкает и снова погружается в свои бумаги.
Ах как разлетелась слава Лили!
Люди непрерывной цепочкой семенят мимо маленького гроба. Нэн на своем посту, готовая подтолкнуть скорбящих, если кто в восторженном умилении застынет как столб.
Даже Нэн со своим трезвым житейским разумом и та готова признать, что мисс Уилт определенно являет собой чудо. Чудо в том смысле, что ее тело пощадили естественные процессы, каких следует ожидать у трупа. Нет и следа смертной бледности, руки-ноги не подергиваются, глаза не пучатся, язык наружу не вываливается, как не видать и прочих ужастей, какие старуха с косой обычно выделывает с покойниками.
Какая-то старушка мешкает у гроба.
– Благослови ее, Господь! Боже мой, прямо святая малютка!
Сзади нее образуется затор, скорбящие сбиваются в кучку, толкаются, в любопытстве тянут шеи.
Старушка кидается к гробу, в руке зубчатые ножницы, коими она намерена отстричь себе на память реликвию. Нэн призывает лакея.
Гостиная снова пуста. Скорбящую публику выпроводили, дабы дать Пемблу последнюю возможность заснять портрет покойной. Нэн поменяла свечи, поправила цветы в вазах, разгладила бахрому турецкого ковра. Мистер Пембл тем временем устанавливает свою хитроумную штуковину. Нэн отступает на позицию возле портьеры.
Пембл откашливается.
– Не будете ли вы так любезны подать мне стакан воды?
Пембл ждет. Глаза прикованы к камину. Призрак Лили Уилт не появляется. Он подходит к гробу, заглядывает внутрь. Трогает краешек погребального покрова, потом руки, уложенные ладонь к ладони в молитве, как у ребенка. От рук исходит ледяной холод. Он наклоняется и целует покойницу в лоб, околдованный ее арктической красотой. Прикосновение к ее лбу заставляет его губы трепетать.
Дальше случается вот что: на кофейном столике трескается рамка с фотокарточкой, пламя свечей окрашивается голубым сиянием, комнату заполняет смех, ледяной и чистый, как капель ранней весной.
В ухе Пембла возникает медоточивый голос:
– Взгляни через свое приспособление.
Пембл бросается к фотокамере, путается в черной накидке, неуклюже теребит настройки фокуса, слабея от страха и томления.
Пембл не в силах унять осаждающие его сонмы «если» и «почему», «отчего» и «зачем» – пускай даже перед его объективом предстает столь восхитительный призрак.