Заветный голос снова звучит в его ушах: «Поторопись с чем обещал, дорогой Уолтер. Я жду».
Снова окрыленный, Пембл решительно сворачивает к Семи Циферблатам.
У ухмыляющейся барменши Пембл покупает себе порцию горячего пунша, как знакомым кивает местным завсегдатаям и усаживается в пустой кабинке. Тотчас же на банкетку напротив Пембла проскальзывает вертлявый грязноватый субъект и салютует ему, небрежно касаясь пальцами краешка видавшей виды шляпы.
Понизив голос, Пембл излагает ему суть своей преступной просьбы.
Грязноватый субъект шумно втягивает в себя воздух сквозь оставшиеся зубы.
– Это влетит вам в копеечку. Плата двойная. Сочельник, знаете ли, и все такое.
– Главное – позаботьтесь, чтобы с ней обращались бережно. – Уж Пембл знает, как обращаться с подобного сорта темными личностями. – Плачу сверху, если доставите в целости и сохранности.
Темная личность щерится и небрежно касается краешка видавшей виды шляпы.
– Уж будьте покойны, пылинки сдувать будем.
Глухая полночь. Длинный, узкий сверток осторожно поднимают по ступенькам пансиона миссис Пич в занимаемую Пемблом мансарду. Операция проходит без происшествий, домовладелица ни о чем не подозревает, сраженная наповал доброй порцией разбавленного джина.
Пембл велит занести сверток в темную комнату, где у него фотолаборатория. Там уже приготовлено место, где воссоединятся тело и дух Лили Уилт. Пембл почти задыхается от возбуждения, ждет не дождется, когда уйдут незнакомцы в закрывающих лица масках. Наконец-то. Он запирает за ними дверь.
Пембл нетерпеливо распутывает бечевки, руки его трясутся. Охваченный благоговейным страхом, он не осмеливается взглянуть на земное тело возлюбленной целиком. Он по глоточку впитывает в себя восхитительное зрелище. Изящные пальчики ног, точеные икры, бесподобный изгиб бровей, ее милая щечка, отвердевшая как камень…
– Уолтер, милый, – раздается язвительный голос, – на меня и так уже вдоволь наглазелись все кому не лень. Не пора ли тебе наконец вернуть меня к жизни?
Пембл сверяется с полученной от мистера Тумса книгой жизни и смерти. Проверяет, все ли нужные инструменты на месте, и мысленно повторяет последовательность действий. Старается унять неистово бьющееся сердце.
Призрак Лили Уилт плавает по комнате, переливаясь и мерцая в контурах своего облегающего савана, разглядывает собственные фотокарточки.
– Очень даже неплохого фотографа я себе раздобыла, разве нет?
Пембл утирает пот со лба.
– Да, любимая. – И после некоторой заминки добавляет: – Ведь мы могли бы все оставить как есть. Я бы ничего не имел против, останься ты немножко, ну как бы это сказать, бестелесной.
Призрак Лили вонзает в него ледяной взгляд.
– Зато я против. Ты дал мне слово, Уолтер. Я хочу есть конфеты, хочу ездить на балы. – К ее голосу добавляются сладострастные нотки: – Я хочу снова испытывать все прелести земной жизни.
Уолтер краснеет как рак и отводит взгляд.
– Я посмотрю, чем тебе помочь, любимая.
Телесные останки Лили Уилт лежат на твердой поверхности лавки. По полу вокруг лавки расставлены зажженные лампы. Рядом стол – от его вида Пембла бросает в дрожь – с разложенными хирургическими инструментами. Под лавкой жестяное корыто и несколько больших оплетенных бутылей. Пол посыпан опилками. В углу на умывальном столике загадочное собрание предметов. Среди них можно увидеть крылышко коноплянки, зеркало, блюдо с кусками мела и чашу для причастия.
Идут часы. На церкви звонят колокола. Рождество.
Тело и дух Лили Уилт воссоединились, и теперь она сидит в кресле у окна. Чайная чашка возле ее правого локтя наполнена джином. А сейчас она подносит к уху свернутую фитильком корпию. За неимением одежды она позаимствовала ночную сорочку Пембла. Он отводит глаза, чтобы не видеть стежков на воспаленной коже, наискось пересекающих ее декольте.
Фотолаборатория Пембла в страшном беспорядке. В жестяном корыте сгустки запекшейся крови, опилки на полу сбились в кучи. Хирургические инструменты замотаны в саван Лили, а крылышко коноплянки прилипло к стене.
Лили Уилт скашивает глаза, ловит взгляд Пембла.
– Я хочу мороженого, – требует она плаксивым тоном избалованного ребенка.
Лили нравится сидеть возле окна и наблюдать, как внизу по улице снуют прохожие.
По большей части она пребывает в апатии. Целыми днями она грызет орешки и сплевывает скорлупки на пол. Разве что иногда вдруг разражается непристойной песенкой.