– Вы запутались, мисс Леннокс.
Так оно и было. Эвелин чувствовала себя бесхребетной и бесформенной; единственной точкой опоры стало кресло.
– Да, я неверно выражаю свои мысли. Мне хотелось сказать лишь то, что ваш отец спрятал те цветы в сиденье кресла. Возможно, он считал, что его отравили. – Перехватив взгляд мистера Чиллингема, Эвелин добавила: – Но пожилые люди забивают головы странными фантазиями. Под конец жизни у них порой мысли путаются…
Мистер Чиллингем смял сверток и бросил в печь.
– Бедная мисс Леннокс! – тихо сказал он. – Вы повредили голову куда сильнее, чем мы думали изначально.
– Мама, это же абсурд! Позволь мне хотя бы увидеть Сьюзен! Сегодня нас разлучать нельзя!
Мать стояла перед дверью с ключом в руке. Она надела свое лучшее платье, а к полям шляпы прикрепила померанцевый цвет.
– Сьюзен и так расстроена. Я посовещалась с твоим отцом и с мистером Чиллингемом о том, как действовать дальше, и мы все согласились, что тебе лучше остаться здесь.
– Сегодня свадьба моей сестры!
– Да! – вскричала мать, и в ее голосе послышались слезы. – Бог свидетель, я не ожидала, что все так обернется! Но присутствие на церемонии слишком тебя разволнует. Это для твоего же блага, Эвелин! Я не могу рисковать тем, что у тебя разовьется воспаление мозга.
Эвелин задрожала. От дрожи болела нога, скрипело кресло. Эвелин искренне жалела, что не удержала язык за зубами. Зачем она откровенничала с мистером Чиллингемом? Старик умер, Альфред давно исчез – грехи прошлого сейчас неважны.
– Мама, пожалуйста! Умоляю тебя! Я буду вести себя прилично.
– Прости, милая. Я могу поступить лишь так. Я должна позаботиться о твоем здоровье и уберечь Сьюзен от скандала… В библиотеке есть множество вариантов, чем развлечься. Служанка останется с тобой и впустит доктора, когда тот приедет.
– Мама… помоги мне хотя бы пересесть вот на то сиденье. Не хочу быть прикованной к клятому механическому креслу!
Мать упорно прятала от нее взгляд.
– До свидания, Эвелин! Поправляйся скорее, милая! – На этом она ушла, закрыв за собой дверь.
Эвелин сдержала всхлип. Она поверить не могла, что события разворачиваются именно так. Все получилось неправильно, до ужаса неправильно…
Она уже собралась дать волю своим горестным чувствам, когда сообразила, что ключ в замочной скважине мама не повернула. Кто-то остановил ее сразу за дверью.
– Бидди! Немедленно переоденься для свадебной церемонии! Гости уже в церкви… Боже милостивый, девочка, от тебя лошадьми разит!
– Мадам, я должна сказать вам нечто важное! – в голосе Бидди слышалось напряжение. – Пожалуйста, послушайте!
– Не донимай меня в такой день, как сегодня…
– Мадам, дело касается мисс Эвелин. Ее дамского седла. Один из конюхов осмотрел его по моей просьбе, и он считает, что его испортили, что его намеренно сломали!
– Да, мистер Чиллингем говорил нам, что то седло использовать не следовало. А теперь поторопись! Карета для Сьюзен будет подана с минуты на минуту.
– Но, мадам, погодите!
Голоса стихли вдали. Эвелин осталась наедине с распирающими ее недоумением и тревогой. Что выяснила Бидди?
Она могла бы поехать и спросить служанку, если бы не тратила время, умиротворяя дух старого Чиллингема. Она не сидела бы в библиотеке одна, с перспективой пропустить свадьбу сестры. А почему так случилось? Все потому, что старику приспичило рассказать свою историю!
Эвелин заколотила по подлокотникам кресла.
– Ненавижу тебя! – прошипела она. – Ты все испортил. Зачем ты меня побеспокоил? Меня не волнует, как ты умер!
Латунный прут, блокирующий колеса, поднялся. Эвелин успела лишь охнуть, а кресло уже покатилось назад. Она попыталась опустить прут, но его заклинило. Тщетно она дергала все рычаги. Они вдруг потеряли вес и жесткость, словно кто-то перерезал провода.
– Нет! Прости меня! – залепетала Эвелин. – Зря я так сказала. Пожалуйста, остановись!
Кресло не останавливалось. Скорее, наоборот, разгонялось, дав задний ход, пока Эвелин не коснулась затылком книжного шкафа. Потом настал момент напряжения, группировки, как у коня, готовящегося к прыжку. И кресло рвануло вперед. Эвелин завизжала, отчаянно вцепившись в подлокотники. Немного не докатив до портрета Альфреда, колеса щелкнули, поворачивая влево. Кресло врезалось в дверь, вырулило из библиотеки и поехало дальше.
Эвелин было страшнее, чем когда понесся Меркурий. Коня можно было уговорить, успокоить, а вот кресло было неумолимо. Колеса крутились быстрее, чем подразумевалось конструкцией. Раздавались треск и скрип, словно кресло могло развалиться.