Быстрее и быстрее ехало кресло, набирая скорость. Дом мелькал перед глазами, и Эвелин поняла, куда ее увозят. Кресло неслось прямиком в гостиную, где она спала. Эвелин вспомнила, как в первый вечер кресло подбиралось к камину, и у нее возникло ужасное предчувствие.
– Остановись! Прости меня!
Дверь оказалась открыта. Переваливаясь через порог, колеса фактически оторвались от пола, но тормозить явно не собирались. Оправдывались ее изначальные опасения: старый Чиллингем нацелился прямо на камин.
Внезапно кресло будто взбрыкнуло. Эвелин полетела на пол и после болезненного приземления испустила крик, нараставший у нее внутри целый день.
Раздался оглушительный грохот. Кресло рассыпалось на куски; дерево и металл разлетелись в разные стороны. Оно пробило дадо[25] у камина, оставив в стене брешь размером с тарелку.
В комнату ворвалась Бидди.
– Мисс! – Она метнулась к Эвелин и положила ее голову себе на колени. – Что случилось? Он вас обидел?
Перед глазами у Эвелин мелькали черные пятна. Она разобрала снег на сапогах у Бидди и навоз, размазавшийся у нее на щеке.
– Что… он? Кого ты имеешь в виду?
Бидди поджала губы.
– Мисс, кто-то пытается вас обидеть. Я целый день твердила об этом вашей матушке, да она не желает слушать. Подпругу на вашем седле перерезали; снежный ком, напугавший вашего коня, упал с дерева неслучайно. Мальчишке-подручному конюха заплатили, чтобы он напугал животное!
У Эвелин голова шла кругом. Если у нее причина бредить имелась, то у Бидди – конечно же, нет!
– Это не может быть правдой! Господи, да кто заинтересован в моей смерти?!
Бидди изогнула бровь.
– А вы думаете, кто? Кому отошли бы деньги мистера Леннокса, имей он только одну дочь?
По спине у Эвелин побежали ледяные мурашки. Вспомнилась отцовская шутка про приданое. Если бы она вдруг погибла, муж Сьюзен разбогател бы.
В памяти мигом воскресли слухи о пристрастии Виктора Чиллингема к азартным играм. Игроки бывают отчаянными…
Эвелин с трудом села.
– Нет, он не поступил бы так со мной, – заявила она. – Он о нас заботится. Мы одна семья.
За спиной у них что-то треснуло. Неловко повернув голову, Эвелин увидела, что из бреши, пробитой креслом в стене, сыплется известка.
– Фу! – вскричала Бидди. – Что это за запах?!
Внезапно что-то рухнуло. Гипсовый слой не выдержал, из бреши с грохотом вывалились обломки – точь-в-точь как родовой послед. Поток пыли и строительного мусора вынес человеческие кости.
Бидди завизжала.
Самым длинным и ужасным фрагментом был позвоночник, слегка изогнутый в форме серпа.
– Это Альфред! – прошептала Эвелин.
Как же такое могло случиться?
Если Альфред мертв… значит, старого Чиллингема погубил не он. Альфред не убегал. Его тело спрятали, а от его исчезновения выигрывал только один человек – тот самый, который швырнул в печь доказательство отравления.
Теперь Эвелин поняла, почему дух старого Чиллингема так настаивал, чтобы его услышали. Виктор Чиллингем был убийцей – и намеревался жениться на невинной девушке.
– Боже милостивый! Где Сьюзен?
– Она уже в карете! – рыдала Бидди. – Все ваши родные наверняка на улице, не то, как и я, прибежали бы на ваш крик.
Эвелин дрожала не переставая. По-настоящему воспринять шок и ужас она успеет потом – сейчас была важна лишь Сьюзен. Эвелин попробовала шевельнуть ногой, хотя понимала, что встать не сможет.
– Бидди, ты должна остановить карету! Сьюзен не может за него выйти. Беги, Бидди, беги!
Всхлипнув, служанка бросилась вон из гостиной.
Эвелин сидела дрожа, смотрела на останки Альфреда и на кресло. Она была несправедлива к ним обоим. Погибшие Чиллингемы действовали не из ненависти, как ей казалось, а из доброты. Они пытались ее предупредить.
Эвелин услышала, как со стуком распахнулась парадная дверь. По внутреннему двору разнесся сдавленный крик Бидди, но ей никто не ответил.
Вместо этого холодный воздух разорвал треск хлыста. Заскрипела кожа, глухо застучали копыта, и Эвелин поняла, что карета уже пришла в движение, унося ее сестру все дальше и дальше.
Эндрю Майкл Хёрли. На солеварной ферме
В нынешнем году окна в нашей деревне украсились хвойными ветками и веночками остролиста намного раньше обычного, и к началу декабря в каждом доме уже стояло по хвойной красавице, но только не в моем.
Большинство моих соседей знают меня много лет, но все еще почитают за чудачество мое стойкое нежелание украшать дом рождественской елью. Видимо, думают, что это мой протест против коммерциализации святого праздника. Ничего похожего. Я просто жду не дождусь, когда уляжется вся эта праздничная кутерьма.