– Вижу, вон, вон, – говорит мальчишка и тычет пальцем в кучу мокрого песка.
Виктор подходит, вглядывается. Ничего интересного, только камешки и старые железки. Нет, это занятие, пожалуй, лучше оставить женщинам – уж они-то своими маленькими востренькими глазками сумеют высмотреть фоссилии, а мужчины вроде него потом пускай их выкапывают и классифицируют.
А мальчишка заладил:
– Там, вон же.
И жаркая волна гнева окатывает Виктора, он взмахивает тростью, обрушивает ее на верхушку кучи.
– Там ничего нет, – рычит Виктор, и мальчик в страхе отбегает назад.
Теперь они поспешают с берега, на ветру струи дождя бьют в них почти горизонтально, тучи висят так низко и так черны, что грозят совсем затмить чахлый дневной свет. А ведь он мог бы посиживать с женой в гостинице и угощаться толстенной лепешкой, густо намазанной взбитыми сливками, а его мокрые носки сушились бы над камином. А мог и вовсе остаться дома, в Лондоне, так сказать, в лоне цивилизации. Ох и ненавидит же он этот чертов городишко, эти съежившиеся, точно ряды горьких пьяниц, домишки, эти холмы с их крутизной, которая собьет дыхание даже самому проворному жилистому мужчине. И этот дождь, что каждый божий день льет как из ведра, вон даже у него, невзирая на непромокаемое пальто, нижнее белье пропиталось сыростью и влагой.
Вообще-то этой поездкой в Лайм-Реджис он обязан именно себе: не сам ли прошептал это обещание в первую пору своих ухаживаний за Мейбл, когда она призналась, что мечтает увидеть океан? Тогда он вспомнил недавно попавшуюся ему в «Уайтс»[37] газету с заметкой о Гидеоне Мантелле[38] и его игуанодоне. Там еще упоминалась береговая полоса, где выкапывают останки самых причудливых доисторических существ. Виктор горделиво поправил свой галстук.
– Что ж, моя дорогая, мы исполним твое желание. Однажды я отвезу тебя в эту маленькую деревушку на побережье Дорсета, – проворковал он возлюбленной и с несколько драматической аффектацией добавил: – А пока ты будешь любоваться видами моря, я прославлюсь тем, что откопаю какое-нибудь необычайное древнее чудовище и назову его в твою честь, Prodigium Mabelius[39].
Мейбл робко улыбнулась, не открыв беленьких ровных зубок, чем убедила Виктора, что представляет ту самую женскую породу, впечатлить которую ему ничего не стоит. Перед ним девушка, безоглядно в него верящая, понял Виктор, и при такой моральной поддержке – о, он чего угодно сможет добиться!
А она глядела на него широко распахнутыми зеленовато-серыми глазами.
– Я читала, что ваш брат недавно открыл новый сорт орхидей. Этот монстр непременно придаст вам такую же значительность.
Конечно, она и в мыслях не имела ранить его гордость, сказал себе Виктор, но все равно в смятении коснулся лба, точно она стукнула его.
Ребенком он являл чудо какую талантливость. Ребенком он купался во всеобщем восхищении, раздувался от гордости, что его ожидает блестящее будущее, ибо был лучшим во всем, за что бы ни брался. Крикет, латынь, математика – он приводил в трепет и изумление своих учителей, равно как и однокашников. Его брат подле него выглядел бледным, как увядший куст, и бредил только своими дурацкими цветочками. Засушивал, классифицировал, выращивал из крохотных луковок. Виктор прозвал его Маргариткой, а его редчайшими орхидеями украшал себе петлицу. «Это всего лишь цветки», – возмущался Виктор при виде братца, рыдающего над своими потерями. Но прошли годы, и Виктор, изумительный феномен, с какой стороны ни посмотри, первый ученик года, вдруг понял, что его ум непоседлив, точно запертая в клетке птица, и ни на чем не может остановиться. Он бился о решетки своей клетки, когда Виктор пробовал себя в финансах, в политике, в торговле, так и не проявив усидчивости, чтобы создать себе мало-мальское положение.
Однажды Виктор огляделся вокруг и вдруг осознал, что его брат, который десятилетиями неуклонно изнурял себя своей единственной страстью, выбился в знаменитые садоводы. К Маргаритке за консультациями откуда только не обращались, начиная с Букингемского дворца и заканчивая администрациями новых лондонских кладбищ. Маргаритка заимел особняк в Мейфэре и загородный дом с собственной оранжереей в Ричмонде. О Маргаритке знали все, Маргаритка не сходил с уст почтенной публики. У Виктора в душе поселилась леденящая уверенность, что случилась ужасная ошибка и мир чествует не того брата.
37
«Уайтс» – старейший (с 1693 года первый имевший собственное здание и строгий устав) престижный лондонский клуб на Сент-Джеймс-стрит.