– Кажется, – добавляет один джентльмен, – что оно сдохло не больше года назад. И совсем недавно скелетировалось.
Виктор только кивает. Впервые в жизни он замечает, что не может подобрать нужных слов для ответа.
– Господи! Вы что, простыли? Вы весь дрожите.
– Что вы, ей очень даже тепло, – отвечает Виктор, с кончика его носа срывается капля пота.
Смех.
– Какой вы, однако, остряк. – И сразу озабоченно: – Сэр! Мистер Крисп! Ваши зубы. У вас зубы стучат.
Он чуть не подпрыгивает от неожиданности. Он и не думал острить; он решил, что гость обращается к его громадине. Лишь теперь Виктор слышит, как стучат его зубы, как больно у него в горле. Им овладевает неодолимое желание улечься на верстаке и свернуться калачиком под боком у своей громадины.
– Сэр!
Голоса доносятся до него как сквозь туман. Он пристально смотрит на громадину. На своего Plesiosaurus V. Crispus. Нет, звучит слишком бездушно. Надо бы добавить к нему что-то индивидуальное, вроде клички, что ли. Уилбур вспыхивает в его сознании, но он никак не вспомнит, где слышал это имя. Вдруг Виктор отшатывается, в страхе закрывает рукой рот. Как же он не заметил раньше?! Череп у его громадины малюсенький, размерами с детскую головку, во все стороны разбегаются тонкие, как волоски, ржавые трещинки – ни дать ни взять остатки рыжей шевелюры, вот руки есть, а вон даже тонкие мальчишеские пальцы! Кожа бледно-розовая и…
– Да что с вами такое, сэр? – Джентльмен трогает его за рукав. – Мистер Крисп…
– Черепная коробка, – в ошеломлении шепчет Виктор. – Совсем как у ребенка…
Он видит, что джентльмен бочком отходит от него, в смущении оправляя на себе одежду. Подхватывает свой кронциркуль и осторожно обращается к Виктору.
– Череп, – произносит он на удивление ровным тоном, – напоминает формой крокодилий. Передняя часть почти треугольная, височные отверстия у данного вида более узкие, чем у других, уже известных нам, нёбные кости довольно толстые. Мало что в этом черепе, – он покашливает, – скажу даже, вообще ничего нет такого, что напоминало бы черепную коробку детеныша Homo sapiens.
Виктор тупо кивает. Воздух застревает в его легких, он отчаянно старается не дать себе завалиться вперед.
– Да, теперь вижу, – с трудом выдыхает он, – я ошибался. – Он чувствует себя школяром, которого отчитал учитель. Он ведет пальцем по выемке в черепе своего завра, стараясь изгнать воспоминание о двух отсутствующих верхних резцах и взрослых, уже прорезавшихся, готовых вылезти из десен.
– Скоро они приедут? – чуть слышно бормочет Виктор.
– Кто?
Чей же это голос?
– Королевское… общество. – Его скручивает приступ кашля, дыхание короткими толчками вырывается из его груди.
Его поймали в ловушку, он тут взаперти, придавленный тяжелыми покрывалами и кроватными занавесями цвета сырого мяса. Он смутно вспоминает, как несколько мужчин тащили его из лавки в гостиницу, сильные пальцы больно врезались ему в подмышки. Ему кажется, что его держат под водой, его конечности свинцовы и неподвижны, как у утонувшего моряка. Каждый вздох дается с неимоверным усилием. Руки тяжелы, словно ласты.
– Отдохните, – снова слышит он незнакомый голос. Он разлепляет веки. Черноволосая девочка встает и направляется к двери.
– Подожди, – хрипит он, но она уже скрылась.
Он вспоминает голос Мейбл тогда, за обедом, и как ее глаза избегали его взгляда.
Я говорю: и почему это мужчины не могут оставить все как есть? Почему им обязательно надо за все хвататься и…
И тут должен был наступить момент, когда он явится пред публикой в зените славы, об руку с Мейбл. Момент, когда его приглашают в великосветские дома на обеды, званые завтраки и пикники на взморье. Глаза его туманятся, слезы скатываются по вискам в уши. «Мейбл», – не то стонет, не то зовет он, но теплая рука жены не ищет его руки, мягкая губка не увлажняет его пылающий лоб. Где она? Почему не сидит у его постели? Дверь в ее келью открыта. Теперь он уже жаждет слышать быстрые чиканья ее ножничек.
Солнце уже вовсю припекает, когда его вырывает из сна всеобщий заунывный плач. Он пытается сесть в постели. Он не желает прозябать на обочине жизни; ему надо срочно выяснить, что происходит. Мир вокруг него вертится и кружится. Чтобы унять головокружение, он впивается взглядом в металлическую кружку, отсвечивающую на столике у его кровати. На ощупь она гладкая и прохладная, внутри плавает дохлая муха. Он с отвращением кривит лицо, но делает долгий глоток и снова закашливается. Замечает, кто-то вернул на стену картину с селки.