Война же для полка, в котором числился Мфумо, судя по всему, пока закончилась. Мятежные войска поспешно отступили, боясь быть отрезанными от своих основных сил, и полк ждал приказа о переброске на какой-то другой участок.
В небольшой хижине, доставшейся Мфумо, была низкая туземная кровать из переплетенных сыромятных ремней, грубо сколоченный столик у кривого оконца и две тяжелые табуретки на трех ножках. На одной из них в данный момент сидел Мфумо, засовывая в коричневый конверт свой материал в газету, а на другой лежал его широкий армейский пояс с пистолетом в кобуре, которая с пугающей многозначительностью открывала его рукоятку, намекая этим на ту легкость, с которой он мог быть пущен в ход в случае надобности. Как у некоторых сугубо штатских людей, у него была небольшая тяга к внешним признакам воинственности. Но поносив тяжелый болтающийся на поясе предмет несколько часов, ему сразу же захотелось его снять, что он с облегчением и сделал, войдя в отведенное ему жилье.
А в полку только что произошел случай, подчеркивающий пугающее своеобразие политической и военной обстановки в Бонгу. Был задержан некто, раздававший листовки солдатам, он же, по словам некоторых, склонял воинов к дезертирству с оружием и переходу их в ряды СОБ — Сил Освобождения Бонгу. Мфумо не знал, что на пароходе «Лоала», который находился не в одном десятке километров отсюда, об этих самых «силах» узнали сегодня еще до наступления рассвета. Задержанный молчал, большинство солдат, с кем он успел вступить в разговоры, ходили с каменными лицами и отрицали все на свете.
Мфумо вдруг попросил, чтобы ему дали поговорить хотя бы несколько минут с агитатором. Он питал в тот момент необъяснимую надежду на то, что ему удастся успешно выудить из задержанного кое-какие сведения относительно движений, действующих сейчас в стране, чтобы внести изменения и дополнения в свой материал для газеты, лежащий в большом буром конверте.
Дверь на улицу была полуоткрыта, и оттуда доносилось пение женщин, которые с вязанками хвороста на голове возвращались из близлежащих зарослей, где они его собирали для своих очагов.
Он прислушался к словам, и они были ему понятны. Вот о чем они пели:
(Это непонятное «милеле йе» они затем повторяли после каждой строки.)
Дальше поющие повернули в сторону, и Мфумо так и не узнал, чем все в этой песне с ее явно зловещим смыслом кончилось.
Два солдата привели задержанного и хотели остаться в хижине, но Мфумо велел им стоять снаружи: ему казалось, что их присутствие будет мешать откровенному разговору. Солдаты неохотно подчинились, видимо, они считали Мфумо недостаточно военным, чтобы знать, как вести себя с врагом.
Тому, кого они привели, было около сорока лет, и внешне он мало отличался от местных сельских жителей. По крайней мере, внешним видом. Короткие штаны, рубаха до колен и без воротника — и все это какого-то пепельного цвета. Но глаза могли бы насторожить. В них сквозила услужливая сообразительность и еще нагловатая нацеленность на выход из любого положения.
Все это Мфумо оценил, хотя и не сразу. «Его голыми руками не возьмешь», — только и подумал он, глядя на это пугающе-подвижное, давно не бритое лицо. Мфумо даже засомневался, будет ли вообще толк от этой беседы.
— Расскажи подробнее, что хотят эти твои СОБ — «Силы Освобождения» и кого они хотят видеть в своих рядах?
Мфумо чувствовал, что вопрос поставлен неудачно, и уже злился на себя за то, что он, кажется, взялся не за свое дело.
— Господин, у нас говорят так: «где были танцы, меня там не было». Мне просто пообещали деньги, если я раздам эти листовки. Что там написано, я не знаю, я неграмотный.
— Но ты вел разговоры с солдатами, — напомнил Мфумо.
— А кто это слышал? Пусть солдаты скажут. Только они молчат.
— Но молчание — это тоже речь. Разве не так говорится? — возразил ему Мфумо. — А что вылетело изо рта, туда уже не вернется.
— Я бедный человек, — угрюмо твердил задержанный. — Никто просто так не забавляется игрой с леопардом, За деньги на многое можно пойти.
Дверь в хижине открывалась наружу, и сейчас она стояла полуоткрытой. Стояли ли за ней сейчас оба солдата или один, Мфумо не знал. Не знал этого и распространитель листовок. Мфумо сидел, опираясь локтями о дощатый стол, а его гость стоял в двух шагах от табуретки, где лежал пояс с пистолетом в кобуре. Мфумо сам запоздало заметил, что оружие лежит в соблазнительной близости от допрашиваемого, но счел зазорным для себя устранить эту оплошность. Ему казалось это признаком трусости. И вот все произошло, как в заурядном фильме-боевике или в страшном сне. Человек с какой-то звериной быстротой и ловкостью нагнулся вперед, выхватил пистолет из его вместилища, сноровисто сдвинул предохранитель и выстрелил, не целясь и почти в упор. Потом, не глядя на оседающего на пол Мфумо, он тут же повернулся к двери и выстрелил в нее на тот случай, если за ней стоял часовой, а затем с силой бросился на дверь и выскочил наружу. Но солдатам охраны опыт подсказал стоять не за дверью, а за стеной хижины. Зная, что за выстрелы в беглеца и за его смерть их не похвалят, они только оглушили прикладом, обезоружили и надежно скрутили руки.