Явились санитары с носилками, и Мфумо быстро отнесли в такую же хижину неподалеку, где находился полковой медпункт.
— Сквозное ранение в грудь. Кажется, пробито правое легкое, — сказал без большой уверенности врач, похожий немного на Патриса Лумумбу своей бородкой африканского интеллигента и очками. Командир полка пришел быстро и смотрел на него тревожно-вопросительно.
— Если вовремя доставят в столичный госпиталь, жить он, я думаю, будет, — осторожно, будто отмеривал лекарство, сказал врач.
И занялся перевязкой. А небольшой автобус для отправки нескольких раненых в Лолингве был готов с самого утра. Пока шла перевязка, рядом стоял санитар и стирал ватой кровавую пену на губах Мфумо. Ему дали обезболивающий укол. Пришел капитан Мвуби, его татуированное лицо было напряжено. Еще недавно они вместе пили пальмовое вино, а теперь пришла пора сворачивать циновку. Это жизнь: ты целишься в антилопу, а за тобой уже давно следит лев. Вот и банан приносит плоды, когда стебель его засыхает. Так говорят в народе.
— На моем столе… — Мфумо что-то силился сказать, глядя на покрытое узорами лицо Мвуби, — на столе лежит большой конверт. Его надо доставить в редакцию газеты. Сверху все написано. Положи его в сумку с вещами.
И вот вторично уже пойманный, так никому и не сказавший своего настоящего имени, он стоял, крепко связанный, между двумя солдатами и тоскливо ждал своей участи. Что ж, даже самая длинная дорога когда-нибудь кончается. На нем уже лежала тень оцепенелой отрешенности от мира живых, но в глазах временами ошалело мелькала надежда на возможность торга. Но он не хотел за свою жизнь платить слишком много.
Подошел мрачный Мвуби с усатым немолодым сержантом, он даже не глядел на связанного, словно тот уже и не был человеком, а обращался к этому сержанту и двум конвоирам.
— Слушайте меня внимательно. Держать его связанным и глаз с него не спускать. Не кормить, и особенно ни капли воды. Если у него найдется сказать что-то стоящее, вызовите меня. Если нет, сделаете так, как я вам сейчас скажу. Отведите его подальше в заросли, скрутите ему руки и ноги проволокой и оставьте на ужин гиенам и шакалам. Пули он не получит, ее еще надо заслужить.
Распространитель листовок смотрел на изукрашенное синеватыми зигзагами лицо Мвуби и понимал, что именно это его и ожидает. Офицер был явно из племени квангали, а у них давно наказывали таким образом. И еще о них говорили, что своих покойников, а также немощных, хотя еще и живых стариков, было принято оставлять там в зарослях ночью на растерзание этим мерзким и трусливым тварям. А утром после них объедки уже доставались грифам и марабу. Он ясно себе представил жадно-трусливое подвывание гиены и мысленно ощутил ее зловонное дыхание. Нет, лучше пуля, чем такое. Но надо еще заслужить эту самую пулю. Сказать (не все, конечно) о его организации? Нарушить клятву? Он вспомнил ту тихую ночь полнолуния на укромной прогалине в лесу. Туда из его города приезжали даже именитые люди, но свои машины они оставляли далеко, у самой дороги. Дальше в лес они шли пешком, освещая еле заметную тропинку электрическими фонариками. Еще там, на обочине дороги, были слышны завораживающие удары тамтамов, а уже на поляне ярко горели костры, и потом был выход с танцами из темной чащи целой процессии. Она сопровождала главную маску «мдокпо» в этом тайном действе. Эту маску никто никогда не видел днем и не знал, кто под ней скрывается. Все это было под строжайшим запретом. А за нарушение его было одно наказание — смерть. Она приходила всегда неожиданно, и причины ее были неизвестны. Даже белые врачи только растерянно разводили руками. А потом была церемония принятия клятвы. Кровь жертвенного белого козла на траве, надрезы на предплечье у дающих клятву. Был страх, но и было чувство единения. Разве зря говорят, что когда один палец ранен, все другие в крови? Ведь вместе угли горят, а порознь они гаснут. Но каждому нужно думать и о себе. Когда случается пожар, чистой воды не ищут. Клятвопреступника ждет смерть, но кто и когда узнает о нарушении клятвы? Имя свое он будет скрывать. Если теперь он уцелеет, его ждет долгий срок в тюрьме. А за это время многое может измениться. Ничто в мире не вечно. И организация, на верность которой он присягал, тоже. Когда курица-наседка умирает, из яиц никто уже не вылупится.