Мои детство-отрочество-юность пришлись на удивительное время, которое наш принц подпольного рока назвал эпохой Зазеркалья. Это было время без новостей. Криминальная хроника отсутствовала как жанр, конфликты вспыхивали исключительно за рубежом, и только в советском космосе происходила какая-то движуха. Было бы общим местом описывать сейчас ужасы и косяки советского прошлого, но, когда в 1984 году я читал по-английски запрещенную книгу с одноименным названием, мне было жутко, потому что придуманная в ней антиутопия реально бесилась за окном. Самым гнетущим было то, что империя казалась вечной, в ней ничего не менялось, и не было никакой надежды, что изменится. Но моему поколению сказочно повезло: мы были еще молоды, когда под скромным названием «перестройка» грянула революция. История перестала стоять на месте. Она завертелась и стала видимой. И я хорошо помню, как ощутил себя к ней причастным. Это было уже в Иерусалиме, я наблюдал по телевизору крушение Берлинской стены. Вместе с ней рушилась стена моей личной темницы. Не все стены, заметим, только одна. Оставшиеся три пусть будут символизировать смысл жизни.
Не пугайся, дорогой друг, у меня нет ни малейшего желания пускаться в описания терзаний и догадок ни юной моей души, ни зрелой. Но это ни в коей мере не означает, что я готов от них отречься. Как сказал Даниил Данин, «вернейший способ не мучиться идейными катастрофами — закрывать на них глаза. Раз уж они всего лишь идейные (дома не рушатся, и гром не гремит), можно долго делать вид, что решительно ничего не произошло. И не происходит».
Итак, я не стану утомлять тебя историей моей Kampf der Ideen, но хочу порассуждать об эволюции, потому что в моей личной метафизике она — один из аргументов в формуле смысла жизни. Ученые-эволюционисты любят повторять, что главная проблема эволюции заключается в том, что каждый считает себя в ней специалистом. Никому не придет в голову оспаривать достижения современной физики, однако любой невежда имеет что сказать про дарвинизм. Потому что ведь это просто и общеизвестно: выживает сильнейший! Даже если бы эта формулировка была верна, она оставляла бы чрезвычайно много места для выяснения вопроса о том, что означает сильнейший. Но она не верна, как и ее чуть более корректная вариация: выживает тот, кто лучше приспосабливается. Принято также считать, что ничего принципиально нового с тех пор, как Дарвин опубликовал в 1859 году свой трактат о происхождении видов, не произошло, а дарвинизм с тех пор счастливо получает все новые доказательства своей истинности. Это тоже неправда.
В 1978 году английский натурфилософ Ричард Докинз опубликовал книгу под названием «Эгоистичный ген». В ней были высказаны две революционные идеи. Одна — главная, которую Докинз будет развивать все последующие годы. Другая — побочная, изложенная в одной короткой главе, но имеющая все предпосылки стать наукой будущего.
Главная идея заключается в том, что вектором эволюции является не выживание индивидуума или вида, а выживание (то есть размножение и передача потомкам) гена. Мы, люди, как и весь остальной живой мир, представляем собой не более чем машины, которые гены используют для борьбы за выживание, и в слепом отборе («слепой часовщик» — назовет Докинз эволюцию в другой своей книге) побеждают те гены, которые строят себе самые эффективные машины.
Чтобы оценить, насколько нетривиально работает теория эволюции, достаточно прочитать одно лишь предисловие к «Эгоистичному гену». Автор сообщает, что его труд целиком посвящен исследованию вопроса об эволюционных причинах альтруизма.
Я потратил на изучение эволюции порядком времени, и если есть вещи, о которых я жалею, то одна из них — что не заинтересовался ею раньше. Она заслужила фигурировать в формуле смысла жизни хотя бы потому, что является единственным рациональным объяснением, как из первичного бульона получился венец творения. Ее философское величие открывается в полной мере, когда понимаешь, что оказался здесь и сейчас таким, какой ты есть, в силу слепого случая, приведшего к однозначной необходимости. Таинственный слоган рабби Гилеля «все предрешено и право дано» теперь охотно демонстрирует свою машинерию. Альтернативным объяснением выступает внешняя воля какого угодно Демиурга, и критерий, по которому я выбираю эволюцию, чрезвычайно прост: она может объяснить, откуда у нас в сознании появился Демиург, в то время как ни одна теория Демиурга не может объяснить, откуда у нас появилось сознание. Тут-то и начался разлад с природой, о котором говорит Мандельштам: