Помпезный, как в каком-нибудь дворце культуры, вестибюль тоже не избежал губительного влияния времени. Контраст между былой роскошью и нынешним упадком чувствовался здесь ещё сильнее. Розовая мраморная плитка стен потрескалась, местами вывалилась, наборный паркет изуродован бесформенными, въевшимися в дерево пятнами. Ведущая на галерею каменная лестница нищенски ощерилась позеленевшими от сырости пустыми латунными кольцами для ковра… Но хуже всего была эта уродливая стена. Грубая, крашенная серой нитроэмалью кирпичная стена вплотную к лестнице, откромсавшая чуть не половину просторного когда-то помещения.
Только почему их никто не встречает? В некоторой растерянности Андрей подошёл к широким двустворчатым дверям, ведущим куда-то в глубину здания, и потянул за литую бронзовую ручку. За дверью оказалось что-то вроде общей гостиной с телевизором, бильярдом и длинным узким столом, на котором неровной стопкой лежало несколько шахматных досок. Благоразумно рассудив, что вестибюль пока лучше не покидать, он опять осторожно прикрыл тяжёлую дубовую створку и прошёл чуть дальше, мимо зеркала в массивной золочёной раме – и удовлетворённо хмыкнул: вот куда ему надо. Скрытая под лестницей, в вестибюль выходила ещё одна дверь, с аккуратно привинченной табличкой «АДМИНИСТРАЦИЯ». Решительно постучавшись, Андрей распахнул её – но в захламлённой, напоминающей склад длинной узкой комнате тоже не было ни души.
И в этот момент до него вдруг дошло, что в вестибюле он по-прежнему один. Почуяв неладное, он бросился назад, к выходящему во двор окну – и конечно же, все остальные всё ещё стояли там, собравшись в кружок возле автобуса. Чертыхнувшись, он собрался выйти опять, если не послушать чего там говорят, то хотя бы прикинуться, что никуда и не уходил… Но тут кружок распался, и вся компания направилась в его сторону.
Надо было срочно придумать, как выпутаться из создавшегося дурацкого положения. В голову тут же пришла гениальная в своей простоте мысль: выйти через заднюю дверь, обойти вокруг дома и уже вслед за всеми зайти через парадное опять… Но если этот манёвр кто заметит… Или уже видел, как он заходил… Вот тут точно стыда не оберёшься… Хотя, разобраться если, а что он, собственно, не так сделал? Пришёл, куда надо – и раньше всех, между прочим. А что муру всякую слушать не стал, так нужна она ему как собаке пятая нога… Андрей отвернулся от окна к стоящему здесь зачем-то столу, на котором умостилась запертая не висячий замочек небольшая стойка с открытками. Сложил на груди руки, сделав вид, что увлечён разглядыванием фотографий. При самом минимальном везении никто на него и внимания не обратит. Лишь бы только «благодетеля» какого не нашлось – на его голову.
На этот раз он решил действовать наверняка: пристроиться в хвост к кому-нибудь посолиднее и повторять за ним всё, что тот будет делать. Но, должно быть, это был просто не его день. Он уже выбрал себе в «поводыри» какого-то энергичного «профессора» со старомодной бородкой клинышком – когда рядом раздался удивлённый возглас:
– Андрей?!
Не перрон Катя сошла первой, сразу как разошлись в стороны автоматические двери. Кто ж его знает, сколько тут электричка простоит. А с её-то сумками… При всей своей безалаберности – или, может, как раз по причине её – она всегда была немножко паникёршей.
Неухоженное, в ржавых потёках на давно не беленных стенах здание станции могло похвастаться лишь одним своим ярким пятном – аляповатым, почти что в стиле окон РОСТА плакатом «Навстречу Съезду». Верхний левый уголок его отклеился и трепыхался лениво под слабыми порывами тёплого, как парное молоко, ничуть не освежающего ветерка. Казалось, это Ленин машет рукой проходящим мимо поездам… Катя опустила сумки на выкрошенные по углам бетонные плиты и огляделась по сторонам. Автобуса нигде не видно. Ещё и его искать… Шумно выдохнув, она снова взялась за свой неподъёмный багаж…
Её первый в жизни отпуск… Уже год, как она была не просто Катей – сумасбродной и легкомысленной студенткой пединститута – а Екатериной Максимовной Шевченко, учителем русского языка и литературы в старших классах. Призванной сеять в душах своих подопечных разумное, доброе, вечное… Только вот как вспомнишь собственных своих одноклассников – да и себя тоже, чего греха таить – душа поначалу у самой в пятки уходила. Тут не одёрнешь вовремя, там слабину дашь. Не успеешь оглянуться – и всё, прощай дисциплина, хоть плачь. Рассказы такие ходили по институту весь последний семестр как послеотбойные страшилки по пионерлагерю. А уж при её-то данных… Пигалица, росту – метр с кепкой. На сеансы «до шестнадцати» до сих пор иногда паспорт спрашивают.