Вина
Питер находит её там же, где и обычно - на дне оврага. Поначалу Тами так зла на него, что кусается и царапается, как сумасшедшая, а он только держит её руки и звонко смеётся. За это он получает глубокие царапины на запястьях, но и тогда не прекращает вести себя так, будто бы они просто играют в весёлую игру. Когда ярость окончательно истощает, становится только хуже: Тами плачет. - Тами-дикая-кошка, - говорит Питер и как ни чём ни бывало обнимает её за плечи. - Ну вот, развела мокроту. Тами дёргается, пытается отстраниться, но тщетно - она слишком устала и расстроена. В конце концов, самое правильное - сдаться и просто уткнуться ему в шею, позволяя слезам свободно литься и расплываться на рубашке тёмными пятнами. - Где ты был? - голос отказывает, получается только сипеть, не отнимая лица от тёплой, пахнущей травами ткани. - Ты не подошёл ко мне в Круге! - Звучит по-детски, с обидой, и Тами останавливается всего в шаге от того, чтобы обвинить в случившемся одного только Питера. - Мы друзья, Тами. Самые лучшие, конечно, - спохватывается он. - Но для того, чтобы стать парой, нам нужно что-то большее, понимаешь? - Тами как раз понимает, но всё равно не может подавить всхлип. - Но если бы я знал, что ты такое выкинешь, я бы непременно вмешался. Ввалил бы этому придурку. Вряд ли. Всё-таки Финн уже не тот мальчик для битья и ростом, силой давно превзошёл Питера. Да и вмешайся он, кому бы от этого стало легче? Но Тами молча соглашается - кивает и вытирает слезы рукавом платья. Что-что, а утешать Питер умеет. Наконец, в голове начинает проясняться, и Тами, закрыв глаза, тихонько просит: - Расскажи, что я там натворила. Только чистую правду, ладно? И Питер рассказывает, но Тами и сама начинает припоминать, поэтому сразу чувствует, где он лжёт, потому что выгораживает её. Ненавидеть бы себя чуточку меньше... но после всего, что произошло, остаётся только привязать к шее камень. Сначала она наотрез отказывается возвращаться в Деревню и порывается расположиться ко сну прямо посреди поваленных деревьев, используя мох как подстилку, но Питер, особо не церемонясь, встряхивает её и грозится приволочь домой, как шкодливого котёнка - за шкирку. Тами подчиняется ещё и потому, что очень устала спорить. Обратный путь через луг кажется слишком коротким, хотя на самом деле всё тот же, что и обычно. Тревожные мысли о маме и Люс - что скажут они, завидев её на пороге, и пустят ли теперь под крышу - делают его ещё и непривычно трудным: ноги сами собой увязают в траве, а белый подол цепляется за каждый торчащий из земли корень. Питер считает, что всё пустое. Он без конца талдычит: - Ну, не чужая же ты им, чтобы оставлять тебя ночевать под открытым небом. Но Тами никак не может отделаться от мысли, что ничего уже не будет, как раньше. Круг должен был изменить всю её жизнь, а сделанный выбор повёл бы по новой, давно предопределённой дороге - рука об руку с мужем. Но поворот почти завершился, а впереди по-прежнему неизвестность. То, что отсечено, обратно не прирастишь, а значит, и дом-то теперь уже не совсем дом. Мама наверняка начнёт причитать про позор семьи... Когда Тами невольно вспоминает о Финне, а она вспоминает, хоть и отчаянно гонит из памяти его руки, протягивающие кубок, ей хочется немедленно умереть со стыда. Его последний взгляд перед тем, как наступила тьма, был о чём-то болящем, жгучем, что ещё долго будет разъедать нутро, будто она махом проглотила горящую головню. Тами жмурится, чтобы отогнать его подальше, и опять спотыкается, наступая с треском на платье. Хорошо бы и Финну думать что-то подобное - тогда они больше никогда не пересекутся по своей воле. - Всё наладится, непременно, - повторяет Питер, как будто поёт одну и ту же песню. А Тами даже не утруждает себя кивком. Ничего не наладится. Ничего. На подходе к дому слышны крики и какой-то шум, и Тами поначалу принимает их за продолжающийся праздник. Только когда из общего гула вдруг отчётливо выделяется взволнованный голос отца, она начинает смутно догадываться: случилось что-то ещё. Ну не мог же какой-то трусливый побег с церемонии так растревожить его, такого сурового и скупого на чувства? Не мог же, правда?.. Питеру приходится покрепче сжать её ладонь, потому что только это уберегает Тами от того, чтобы немедленно повернуть обратно к оврагу. Вместе они делают шаг к свету и вместе оказываются не у жаркого праздничного костра, а посреди догорающего чёрного пепелища. Первым реагирует Питер: он бросается вперёд, отбрасывая её руку, и живо расталкивает бестолково галдящую толпу. Тами поначалу видит лишь спины, но когда её замечают, люди расступаются сами, и постепенно шум голосов вокруг смолкает. Она всё ещё ничего не понимает, но предчувствует нехорошее: они что-то пытаются ей показать, что-то, что она совсем не хочет видеть. И не может даже заслониться от ждущего, чтобы вцепиться когтями, ужаса. - Где ты была? - Трясёт её кто-то, и Тами не сразу признаёт отца. - Куда ты ходила, отвечай! Он заслоняет Тами от неё, и она пытается подняться на цыпочки, чтобы посмотреть ещё раз, будто бы одного мало. Мешают стрелы, торчащие из колчана за плечом отца, поэтому она видит только край голубого платья, почти такого же, какое сегодня было на Люс, только без блестящих тёмных пятен на рукавах и на подоле, а больше всего - на груди. И слышит, как в толпе кто-то не может сдержать рыданий... - Тами! Отвечай немедленно! - гремит отец над головой. - Где ты была? - Мы ходили к дальнему полю, - храбро встревает Питер. - И были там весь вечер после церемонии! - Это правда? Почему-то ему важно, чтобы Тами обязательно сказала хоть что-то: да, нет - всё равно, лишь бы подала хоть какой-то звук. И она почему-то соглашается, хотя знает, что Питер лжёт. А отцу этого достаточно, и он, наконец, отпускает её плечи, чтобы она могла приблизиться к телу Люс, прекрасной мёртвой Люс, упасть на колени и разразиться удушливым кашлем на её груди. И до безумия жаль каждой пролитой незадолго до этого слезинки, потому что сейчас Тами нечем оплакать потерю. - Наша Люс, - всхлипывает отец. - Моя девочка... - Как это случилось? - спрашивает не Тами, это делает Питер. - Кто-то открыл ворота в лес, - отвечают из толпы, но Тами точно так же ждёт, чтобы отец сам это сказал, будто без его подтверждения даже рваная рана на боку Люс всего лишь прореха, которую можно с лёгкостью заштопать. - Час назад ворота открыли. Не главные, нет... - Он вытирает рукавом глаза и замирает так на мгновение, собираясь силами, словно тяжесть слов, с которыми ему предстоит расстаться, слишком высока. - А они только того и ждали... Не звери, нет, настоящие монстры - эти безымянные твари. Воздух застревает в горле, и Тами погружает пальцы в траву, чтобы удержаться от падения, а отец уже продолжает, словно сказанного всё ещё недостаточно: - Этой ночью они слишком близко подошли к границе, и удача им улыбнулась. А охрану сняли ещё перед закатом - из-за Круга... И отец - сильный и храбрый, который столько лет доблестно стоял на защите Деревни и был не только для Тами, но и для других, примером бесконечного мужества, - плачет, как ребёнок, и закрывает ладонью рот, только бы не кричать в голос: - Они забрали с собой Лету. Когда приходит весть, что виновный - тот, кто пошёл на страшное преступление против Деревни, - уже найден и пойман, толпа свирепеет и становится похожа на бурлящий поток, который подхватывает и убитого горем отца, и саму Тами, разделяя их и не позволяя ей даже заикнуться о том, что всё это - ошибка. Она много чего не успевает: проститься с Люс, попросить прощение за глупость и себялюбие, за то, что не уберегла Лету и многое, многое другое. Но главное сейчас - не позволить, чтобы кто-то ещё отдал свою жизнь за неё и её поступки. Слишком мало места на совести для ещё одной жертвы. Когда Тами уже срывается на бег, чтобы успеть до того, как свершится непоправимое, Питер находит её локоть и больно впивается в него пальцами. Он обнима