Молчание
На похороны Тами не отпускают, и она мечется в четырёх стенах своей темницы, как раненый дикий зверь, разбивая руки в кровь о запоры на окнах и двери. Ей не позволено быть рядом с погребальным костром даже на расстоянии взгляда, поэтому в последний путь Люс провожают вопреки обычаю не от Исполинского древа, а иной дорогой. Тами кричит, визжит, рыдает и рвёт волосы, умоляя позволить ей попрощаться, но судьи неумолимы и жестоки в своём желании наказать. И это, в конце концов, приводит её в состояние такого безумия, что она перестаёт понимать, что происходит. Когда она охрипшая, обессиленная, с окровавленными руками падает на дощатый пол и проваливается в беспамятство, то надеется лишь, что больше глаза открывать не придётся. Много позже Питер утверждает, что пока она была в том бреду, солнце успело несколько раз встать и снова покинуть небо. Он говорит, что приходил тайком под окна и пытался достучаться, но Тами так ни разу и не ответила. Он будто бы даже решил, что она действительно так плоха, как говорили другие, и вот-вот отправится в путь вслед за Люс. Но Тами оклемалась. К счастью ли, к сожалению... Сама Тами помнит только, как матушка Варва, лекарка, смачивает в миске платок и протирает её израненные пальцы тёплым настоем, который так одуряющее пахнет, что вызывает слёзы. И она позволяет им стекать по щекам, пока матушка Варва шепчет: - Плачь, девочка. Плачь, не терпи. И так Тами постепенно приходит в себя. Теперь её ждёт суд, на котором Первая Мать примет решение о её дальнейшей судьбе. И Тами не сомневается: по строгости приговор будет равен совершенному преступлению. Только на одно смеет надеяться - что Первая Мать будет так благосклонна, что изберет смерть, потому что любое другое наказание только продлит пытку. Но матушка Варва думает по-другому, когда накануне приносит скудный ужин: кусок хлеба с сыром и кружку молока. - Никто не станет убивать тебя, девочка, - говорит она, пока Тами пытается заставить себя проглотить хоть кусочек, и перебирает её волосы. - Деревня уже потеряла двоих, а ты в том возрасте, когда можешь рожать. Ты принесёшь здоровых детей - только это важно. Как горько знать, что она всего лишь самка, которая может плодить себе подобных. Предавшая, но всё ещё полезная... Они приходят поутру все разом, и в комнатушке, в которой от стены до стены едва помещается убогая скамья - сразу и лежанка, и стол, - становится ещё меньше места. Не остаётся даже воздуха для полноценного глотка, который бы хоть на чуток успокоил встревоженный стук в груди. Пока они пытаются расположиться так, чтобы видеть её могла каждая, Тами занимает приличествующее ей положение - становится на колени и смиренно опускает голову в ожидании приговора. - Дочь моя, - наконец, говорит Первая Мать. Её слово ещё ни разу не было обращено напрямую к ней, и Тами, наверное, следует испытывать трепет, но она отчего-то может лишь смотреть на испачканный в навозе край алого одеяния. Без единой мысли в голове. - Тебе будет позволено выйти из этой кельи и жить среди нас. Сердце пропускает удар за ударом. Значит, всё, что нашёптывала вчера матушка Варва, правда... Правда... Правда... - Но так как у тебя больше нет собственного дома, тебе всё равно придётся возвращаться сюда каждую ночь. Замок будет снят. Ты будешь получать всё необходимое для жизни благодаря отзывчивости и состраданию нашего народа, но тебе придётся много работать, чтобы отплатить за эту щедрость: ухаживать за скотом на фермах и обрабатывать поля. Голос Первой Матери мягок, словно кусок масла, тающий от малейшего прикосновения. Почему она делает это - прощает без капли гнева или презрения? Разве не обязана она быть сурова в своём праве карать? - Твой проступок очень серьёзен и ты должна в полной мере ощутить его бремя, поэтому наказанием для тебя я выбираю безмолвие. Отныне тебе запрещено обращаться к другим жителям, поэтому обрати свой внутренний голос к молитвам о своей осиротевшей семье. И тогда я позволю тебе войти в следующий Круг, чтобы любой, кто пожелает, смог взять тебя к своему костру второй или третьей женой. Кивни, если ты поняла меня, дочь моя. Тами закрывает глаза и склоняет голову ещё ниже. - Женщина, которая тебя родила и которая отказалась от этого родства, собрала твои вещи, чтобы у тебя было, во что переодеться. Кто-то из них, чьи прикрытые ноги бесшумно переминаются, пока Первая Мать говорит, опускает перед Тами свёрток тёмной ткани, и она успевает увидеть ладонь с тонкими пальцами, придерживающую круглый, заметный даже под свободным платьем живот. Как странно, все они - и Первая Мать, для которой каждый в Деревне сын или дочь, Готовящиеся, с тяжестью под сердцем, каждая мать за этими стенами - словно нанизанные на одну нитку бусины. Одна к другой они передают саму жизнь, будто факел, зажжённый от самого первого в мире костра. И только Тами теперь оторвана и выброшена, как испорченный, негодный кусок - не Первой Матерью, нет, своей собственной, которая даже не пришла, чтобы сказать, как сильно она ненавидит. Внутри пустота. - Сегодня ты можешь провести время в размышлении о своей участи, но завтра на рассвете тебе следует приступить к работе и смиренным трудом зарабатывать себе прощение. Тами не поднимает головы, пока последняя Готовящаяся не уходит. И только когда слышит стук закрывшейся двери, позволяет себе спрятать лицо в коленях. Питер сразу же заявляет, что ему плевать за запреты деревенских дураков и он по-прежнему будет приходить и разговаривать с Тами, даже если для этого ему придётся выломать двери её темницы. Она поправляет мысленно - дома, будто пробуя эти слова на вкус: они всё равно остаются пресными и безвкусными, как ни старайся. И он приходит вечером, как и обещает, и без стеснения располагается на скамье - даже слишком вольно, как никогда бы ни поступил, будь они в её прежнем жилище. Тами комкает пальцы и не поднимает глаз, а он смеется и тянет к себе за шею, чтобы она прилегла на его плече, как раньше. - Вот, опять развела мокроту, - слышит она знакомое и удивляется: ну как он заметил? В комнатушке нет даже свечного огарка, а лунный свет теряется в темноте стен и в складках серого платья. Как тут увидеть такую мелочь, как влажные ресницы? Тами опускается щекой на его плечо и потихоньку успокаивается от знакомого тепла под рубашкой. Она вдыхает родной терпкий запах вперемешку с ночной прохладой - размеренно, полной грудью. И засыпает. Этой ночью она слышит голос Финна. Он перемежается смутными, неясными кошмарами - её новыми спутниками, и наутро она не понимает, слышала ли его в самом деле. Рассветная заря милостиво уносит за собой этот отзвук, а также приветствует с началом новой, молчаливой жизни. За порогом уже дожидается кувшин воды и кусок льняной ткани - должно быть, матушка Варва встала пораньше, чтобы опять позаботиться о ней. Чем заслужила такое внимание, Тами не знает, но ей становится легче от мысли, что ей всё ещё есть кого называть матерью, пусть и всего лишь в своей голове. Пока умывается, она думает, что понимает это решение - отказаться от одной дочери, которая виновата в смерти второй. Но вот что не укладывается в мыслях - ведь это значит потерять обеих. И ей хочется взглянуть в глаза родителей, чтобы убедиться: они знают, что сделали. Совсем скоро Тами понимает, что привыкнуть к новому порядку вовсе не так трудно, как представлялось. Это только поначалу было сложно сделать шаг за порог, и она долго стояла перед раскрытой дверью, прежде чем взяла себя в руки и вышла на солнечный свет. Казалось, обязательно случится ужасное: кто-нибудь бросит ком грязи или даже камень, станет кричать вслед проклятия - в общем, сделает всё то, что сделала бы сама Тами, если бы находилась по другую сторону. И когда этого не происходит, она сомневается не в них, а в самой себе - злой и ничтожной. Не поднимать глаз от земли привыкает так же быстро, как не говорить ни слова и притворяться глухой. Привыкают и другие - делать вид, будто Тами не существует. Она бежит по вытоптанной тропке к теплицам, после - к пастбищу, а на закате - обратно к своему убежищу, и ей не нужно на кого-то смотреть, чтобы рвать траву или подвязывать саженцы, как не нужно, что кто-то подбадривал или, наоборот, осуждал - ответить-то она бы всё равно не смогла. Сперва около её дверей постоянно кто-то крутится - в отдалении, будто присматривает. Необходимость, только вот интересно, Первая Мать так беспокоится за безопасность самой Тами или же Деревни?.. Но проходит и это: никто, кроме матушки Варвы и Питера так ни разу к ней и не приближается. Не приходят и Льяна, Яра... Работая по локоть в земле, Тами видит, как мелькают их яркие ю