Теряя терпение Фидиппид воровато высунулся из-за тяжёлой шторы.
Великолепный царский зал никак не изменился. Всё так же нестерпимо сиял пустой трон, бесшумно струились фонтаны, манили к себе великолепные удобные лежаки.
Эпичное пение, судя по всему, доносилось как раз из-за той самой злополучной золотой шторы, где недавно утолял жажду, измученный своим затянувшимся путешествием, смертный горе-скиталец.
- Не остаться в живых, если вдруг гроза, так не стой, как чужой, опустив глаза, - продолжал весьма мелодично напевать себе под нос невидимый жизнелюб. – Только действиям счёт, а слова пусты, разделился весь мир, отвечай с кем ты?
Потеряв всякое мыслимое терпение марафонец решительно пересёк тронный зал и, подойдя к золотой занавеске, резко отодвинул её в сторону.
- Ябушки-воробушки … - дико заголосил здоровенный розовощёкий мужик средних лет с роскошной ухоженной бородой. – А ну пшёл вон отсюда, засранец!!!
И в следующую секунду мощный кулак больно врезался в любопытный греческий нос Фидиппида.
Понятное дело, марафонец не устоял на ногах от такого сокрушительного нокаута и грохнулся со всего размаха на пол.
За золотой занавеской послышались приглушённые проклятия, затем непонятное шуршание, после которого раздалось уже знакомое бегуну яростное клокотание золотой вазы.
Шторка стремительно распахнулась и над лежащим на полу смертным навис дородный бородач, тщательно завязывающий золотой пояс своего белоснежного расшитого золотой нитью хитона.
Теперь бородачу явно было не до веселья. Под его испепеляющим взглядом Фидиппиду очень захотелось превратиться в крохотную землеройку и сгинуть навеки в какой-нибудь тёмной вонючей дыре.
- Ты кто это такой мать-перемать? – не очень дружелюбно осведомился незнакомец и даже в сердцах притопнул ногой, обутой в расшитый жемчугом сандалий.
- Фидип-п-пи-д… - слегка заикаясь, выдавил из себя марафонец.
- Фидиппид?! – задумчиво повторил бородач. – Что-то не припомню такого олимпийского остолопа… Ты чей хоть отпрыск-то будешь? Аида? Ареса? Гермеса? Хотя… уж больно у тебя лицо глупое. Стало быть ты сын Ареса, я угадал?
- Нет, - бегун нервно сглотнул. – Я сын бедной пастушки Инитрии и старого похотливого гончара бабника по имени Сидург. Моя профессия профессиональный бегун. Я срочный посланец из маленького города под названием Марафон.
- Так-так… - заложив унизанные драгоценностями руки за спину, величественно выглядевший бородач степенно прохаживался взад-вперёд. – Стало быть, ты посланец. Ну и к кому же послание ты нёс, если это не страшный секрет?
- Царю Афин!
- Ну и на кой сатир ты с этим самым посланием ввалился в мой персональный санузел?
- Сан что?
- И как ты вообще попал на Олимп?
- Да я… э… э… э… мнэ-э-э-э…
- Я ведь всё время находился в тронном зале и отлучился только на пару минут. Как же я тебя не заметил?
- Гм… я… того… этого…
- Спрашиваю ещё раз, КАК ТЫ СЮДА ПОПАЛ?!!
Густые брови сурового бородача снова сошлись на переносице, казалось, ещё мгновение и эти большие полные неиссякаемой мудрости глаза станут метать смертоносные молнии.
Медленно отползая как можно подальше, Фидиппид дрожащей рукой указал на задрапированный серебряной тканью угол.
- Во-он от-т-туд-д-да!
- ЧТО?!!
В несколько мощных прыжков холёный бородач подскочил к указанному месту.
С громким «вжи-и-и-их» серебряная занавесь отлетела в сторону.
Загадочный обитатель не менее загадочного санузла резко обернулся:
- Так значит ты сидел на этой самой штуке?
- Ага!
- И наверное дёргал за длинный такой медный рычаг?
- Угу!
- Руки что ли от безделья чесались?!!
На это марафонец не знал что ответить, трусливо пряча глаза.
В тронный зал тем временем зашла высокая необычайно красивая брюнетка и, улыбнувшись статному бородачу, мелодично произнесла:
- Зевсик, кисуля, придурок Аид снова плохо привязал Цербера и тот цапнул за ягодицу одну из Мойр…
- А какую именно? – удивленно переспросил Громовержец, задумчиво оглаживая бороду.
Жалко всхлипнув Фидиппид стремительно упорхнул в объятия спасительного Морфея.
***
- Ну что, легкоатлет доморощенный, очнулся?
Марафонец нервно ощупывал пылающую правую щёку.
Отрезвляющую оплеуху Тучегонитель отвесил ему такую, что в голове до сих пор стоял громкий перезвон и даже, кажется, кто-то там внутри истошно пел высоким пьяным голосом.